Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Почему народ так остро реагировал на предложение о лесозаготовках? А вот почему. С лесозаготовками мы уже имели дело. Нужно было заготавливать дрова для лагеря на кухню. Выезжали туда бригадами по 15–20 человек на 2–3 дня, заготавливали дрова и привозили их в лагерь. На смену одной бригаде приезжала другая. И так по нескольку раз. Наши люди встречались там с другими заготовителями леса, с зэками (заключенными), которые были осуждены на несколько лет за совершенные ими преступления и отбывали наказание за эти преступления на лесозаготовках. И если бы мы последовали призыву этого дурака Гуляева, приняли бы его резолюцию, то это означало бы, что мы добровольно несколько лет заготавливали лес как заключенные. А за какие преступления? Мы с радостью вернулись на Родину в надежде увидеть свои семьи, родных, а нам сулили лесозаготовки. Было над чем задуматься людям. Много было причин для такой острой реакции. После этих листовок я ожидал массовых репрессий, а для меня — в особенности. Но ничего не произошло. По-видимому, в «верхах» поняли, что обстановка накалена до предела, что играть с нами в такие игры опасно. Озлобленность людей на руководство и кадровых офицеров-следователей лагеря была большая. Мы чувствовали, что они нам всячески хотят пришить дело об измене Родине. И мы проявляли к ним свое отношение на каждом шагу. Если нам полагалось приветствовать офицеров лагеря, то мы при встрече с ними поворачивались к ним спиной и проходили мимо. В ответ следовало: «А вы почему не приветствуете меня?» — «Потому, что вы старший лейтенант, а я майор!» — «Никакой вы не майор, вы еще подследственный!» — изрекал офицер лагеря. «А кто вам дал право лишать меня звания? Суда надо мной еще не было, и звания я по суду не лишен!»

Глава 9

А иногда дело доходило до драк с кровавым исходом. Кадровые офицеры лагеря отличались еще, помимо высокомерия, и моральной нечистоплотностью, были нечисты на руку. В лагере нас обворовывали. Личные вещи, которые мы погрузили на машины после выгрузки из эшелона, нам не возвратили, так они и пропали. А ведь 2,5 тысячи чемоданов не могли незаметно испариться. И, конечно, не прошли мимо внимания администрации лагеря. Но крали еще и продукты с нашей кухни. Многие офицеры НКВД заходили на кухню с объемистыми портфелями и сумками, загружали эту тару мясом, салом, крупой и прочей снедью и уходили. Полковая кухня размещалась в отдалении от нашей роты, и мне приходилось часто назначать наряд рабочих по 10–12 человек и дежурного по кухне. После смены они всегда докладывали мне об этом воровстве. По-человечески их можно было понять: продовольственный паек для офицеров тыла был скудный, вот они и решили поживиться за наш счет. Но ведь и наше питание было плохое. Нельзя было допускать разворовывания нашего пайка. При очередном инструктаже дежурных я указывал им строго следить за продуктами, получать их точно по разнарядке и контролировать их закладку в котел. Встречая воров-офицеров контрразведки, отбирать у них продукты, несмотря на лица. А при сопротивлении применять меры воздействия. Несколько воров-офицеров контрразведки были пойманы на месте преступления, дежурные приказали им выложить продукты.

Но один высокосановный вор, помощник командира полка по хозяйственной части, не подчинился требованиям дежурных выложить продукты (он украл 5–6 кг муки), разорался, назвал всех изменниками Родины, выхватил пистолет и грозился всех перестрелять. Конечно, ему не дали выстрелить — поленами дров сбили его с ног и начали вымещать на нем всю накопившуюся злобу. Люди били его ногами, дровами, кулаками и избили так, что он уже был полуживой труп. Ко мне примчался дежурный по кухне и доложил о происшествии.

Прибежал я на кухню, а его еще колотят десятка два людей, кто чем может. Я крикнул: «Что вы делаете? Дураки! Пойдете под суд Военного трибунала! Вас расстреляют! Убегайте домой, и ни слова о том, что было на кухне!»