Толпа разбежалась во все стороны. «Ну, — думаю, — влипли». Как теперь выкарабкиваться, не знаю. Ведь народ-то из моей роты. Хотя в расправе принимали участие и люди из других рот. Вызвал я поваров, дежурных по кухне и рабочих, спрашиваю: «Как дело было?» Два повара рассказали, что подполковник N потребовал дать ему баранью ногу (6 кг мяса). «И вы отдали? — спросил я. — Какое вы имели право?» — «А что мы могли сделать, он ведь начальник!» Я записал их показания и всех заставил подписаться под ними. После этого я приказал дежурному по кухне доложить командиру полка. Пришел командир полка, я ему представился. «Что здесь произошло?» — спрашивает он. «Да вот, люди поймали вора. Хотел украсть мясо. — И показываю на огромный кусок баранины, лежащий на столе. — А вор стал кричать, обзывать всех изменниками Родины, грозился всех расстрелять. Но ему люди не дали выстрелить, свалили его и избили. Вот об этом я составил акт». — И протянул ему бумагу. Пробежал он глазами акт и кричит: «Этого не может быть, где он?» — «А вон лежит, ему нездоровится!» Подошел он к «живому трупу», вздрогнул и сказал: «Что с тобой? Ты заболел?» Тот говорить уже не мог, что-то промычал. Тогда командир полка повернулся ко мне и говорит: «Подполковник заболел, понимаете? ЗАБОЛЕЛ!!! И никаких актов!» — и на моих глазах взял акт и порвал его… — «Немедленно подполковника в лазарет!» Повезли этого вора в лазарет. Не знаю, вышел ли он, ничего о нем не было известно. Вот таков был моральный облик этих офицеров. Да, ведомство Берии было бедно честными людьми. Эти офицеры комплектовались, по-видимому, из уголовного мира, из людей без совести и чести. Они ничем не отличались от тех русских уголовников, которые были засланы в лагеря военнопленных для морального разложения наших людей. Те уголовники проигрывали в карты живых людей — евреев, разведчиков и других. За каждую предоставленную в гестапо душу они получали 1 кг хлеба. Мы с ними жестоко расправлялись. Почти всех уничтожили.
Ничем не лучше поступали и эти кадры. Ведь они за каждого невинно осужденного получали ордена в зависимости от перевыполнения плана. Такую мразь человеческую тоже надо было уничтожать, как клопов и тараканов. Но сделать это в лагере мы не могли. У них была очень мощная «крыша» — Советская власть. Всякое выступление против нее строго каралось. Пришло, конечно, время и для них после XX съезда, в особенности после ареста Берии. А до этого мы должны были сносить все издевательства.
Но терпение людей тоже было не беспредельно, снова появились разговоры о восстании. Мы их в корне пресекали. Но я знал, что эти смелые, мужественные люди не покорятся, сломить их никто не сможет. Они поквитаются со своими мучителями. И все это выльется в восстание против Советской власти.
Мы собрали наше прежнее подполье еще по фашистским концлагерям и начали обсуждать создавшееся в лагере положение. Мы снова написали письмо Сталину. О создавшемся положении в лагере, о том, что мы честно выполняли свой долг, а нас здесь называют изменниками Родины, просили Сталина в этом разобраться. Не знали мы тогда еще, кому пишем. Ведь это он, Сталин, и его клика организовали нам такую встречу на Родине. Это Сталин засадил нас в концлагеря под видом госпроверки с целью полного уничтожения. Но тогда мы этого не знали и письмо наше отправили в Москву, отвез его наш друг, офицер контрразведки.
Прошло около трех недель, и положение в лагере стало меняться к лучшему. Стали прибывать в лагерь офицеры контрразведки — фронтовики из различных частей. Прибыли новые следователи. Они отличались от прежних. Никто из них не пытался в чем-либо обвинить человека. В протокол записывали только то, что говорил подследственный. Давали прочитать и требовали подписаться под каждым листом. Это уже было что-то новое, невероятное. Все мои товарищи отзывались о следователях очень хорошо. И каждый стремился попасть на допрос к новому следователю. Были и такие, кто, дав одни показания старым следователям под давлением и угрозами, побежал к новым следователям, обо всем рассказывал и давал новые показания.