Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

В результате переписки многие узнали адрес нашего пребывания, и вскоре к нам начали приезжать родственники из ближайших к нам мест. Приезжали отцы, матери, жены, сестры, братья и просто друзья. В лагерь их не пускали, но свидания с ними вне лагеря разрешались. Вокруг лагеря образовался настоящий «цыганский табор». И вот тут наши товарищи получили много различной информации. Нас интересовало о Родине все, но самое главное — это наша судьба. И здесь мы получили неприятные известия. На основании указаний сверху среди населения проводилась организованная пропаганда в том, что военнопленные достойны осуждения за сдачу в плен. Что они покрыли себя позором и потому не могут быть приняты в семьи. Были даны указания по линии отдела кадров не принимать на работу на ответственные должности бывших военнопленных, а использовать их на лесозаготовках и на сельхозработах. Мы еще находились на госпроверке, а на местах уже был организован должный прием!

Глава 11

Госпроверка продолжалась. Проводилась она быстрыми темпами — врагов и шпионов не обнаруживалось. На каждой утренней поверке зачитывался список тех офицеров, на которых пришел послужной список, где подтверждалось их военное звание. Таких офицеров быстро оформляли к демобилизации и отправляли домой. Все мы им завидовали.

Я долго ожидал подтверждения своего звания. Несмотря на то что меня лично знали хорошо еще до войны бывший начальник Разведывательного управления Генштаба начальник ГУК Советской армии и начальник управления по репатриации советских граждан на родину генерал Голиков, подтверждения моего звания долго не было. Не было и моего послужного списка — с ним произошла примечательная история. В 1939 году, после окончания Академии Генштаба, на меня, как и на всех выпускников, было составлено три послужных списка. Достоверно знаю, что, когда я уехал на фронт, все мои послужные списки находились в Москве. А вот теперь, в 1945 году, их не оказалось ни одного. Мне предложено было составить свой послужной список «со слов». Это уже был не документ, а «филькина грамота». Вскоре после составления послужного списка меня вызвали на первый допрос.

В назначенное время я явился в домик за чертой лагеря. Меня любезно принял подполковник в форме контрразведки, предложил сесть. Я сел на стул и молча жду, морально готовясь остро реагировать на всякие обвинения в измене Родине. Но ничего подобного не произошло. Подполковник любезно предложил мне рассказать как можно подробнее об обстоятельствах своего пленения. Я рассказал ему о тяжелых боях в окружении в Подвысоком, о прорыве и выходе из окружения, партизанщине, о березовской трагедии, о нелегальной работе в селе Вязовок и провале, о перенесенных следствиях и тюрьмах, о том, как из тюрьмы в г. Белая Церковь попал во Владимиро-Волынский лагерь. Он все с большим усердием и трудолюбием записывал. Получился очень объемистый протокол, страниц на тридцать. «Да, — говорит подполковник, взвесив на руке свое литературное произведение, — целая книга! В сложный переплет вы попали, но хорошо, что остались живы. Поздравляю! — и пожал мне руку. — А теперь подпишите каждый листок». Я прочитал и подписался.

«Вы свободны, желаю вам скорейшего возвращения домой», — сказал подполковник. «Спасибо», — ответил я и вышел.