Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Не прошло и недели, как меня сразу же после обеда вызвали и под конвоем автоматчика повели снова на допрос. На сей раз уже в другом направлении и в другой домик. По пути мне встретился мой командир роты. Я спросил его, почему меня водят под конвоем? «Вы не смущайтесь, — сказал он, — это у нас такой порядок». Привел меня конвоир к домику. Стучит — никого нет! «Я не знаю, товарищ подполковник, что с вами делать. Майора Хмельницкого нет». — «А я тоже не знаю, зачем вы меня сюда привели. Ведь я арестованный и должен вам подчиняться». — «Да! Но я не могу вас оставить!» И опять стал стучаться в дом. «Не бойтесь, старшина, я никуда не убегу, идите стучите!» В это время подошло к домику много людей из других рот. Наконец вышел из домика заспанный майор Хмельницкий. Я подошел к нему, представился: «Подполковник Новобранец! Я хочу знать, на каком основании вы привели меня под конвоем на допрос. С какого времени я стал преступником? На основании какого суда?» — «Тише, тише, не шумите! Вы что, против советских законов выступаете?!» — «Это не закон, а беззаконие! Я не лишен ни гражданства, ни военного звания, а вы меня конвоируете, как преступника! Кто вам дал такое право?» Я был в ярости и готов был дать ему по физиономии. Ко мне приближался народ, и я уверен, что достаточно было мне крикнуть о помощи, как от этого майора и мокрого места не осталось бы. Он быстро оценил обстановку, схватил меня за руку и потащил в кабинет. Зашли в кабинет, он сует мне стакан воды. «Успокойтесь, — говорит. — Я ведь ничего оскорбительного вам не сделал. Это не я, а какой-то дурак нарядил вам автоматчика. Когда успокоитесь, можете идти домой. Я лично ничего к вам не имею. И вообще у нас нет на вас никаких данных. Вы знаете Смирнова, Никифорова?» — «Да, знаю», — вспомнил я этих кляузников и их письма. «Что мне о них сказать, — думал я, — рассказать об их деятельности в лагере по сбору компрометирующих материалов на честных людей?» Но поймут ли меня? Ведь и здесь таким же путем добываются обвинительные данные. Решил ничего не говорить. Сказать только, что у меня на них нет никаких данных, интересующих госбезопасность. «Ну хорошо, можете идти домой», — сказал майор. Я вышел из кабинета. На этом мой допрос закончился.

В конце сентября вообще прекратились все допросы. Начали вызывать группами по 10–15 человек в штаб и выдавать справки о прохождении госпроверки. В моей справке было написано: «Новобранец Василий Андреевич прошел госпроверку при 47-й учебной дивизии по первой категории». Занятия в роте прекратились. Все мы с нетерпением ждали отправки домой. Наконец, на утренней поверке подполковник зачитал нам приказ о демобилизации из армии, и через несколько дней люди стали уезжать домой.

Ну вот настал и мой черед. В конце октября 1945 года на поверке объявили, что пришло подтверждение о моем воинском звании и что я демобилизован из армии. Я получил документы (послужной список был составлен со слов), бесплатный проезд, продуктовую карточку на месяц. Одет я был, как и большинство, в немецкое синее обмундирование. В таком виде я явился в Москву на 2-ю Извозную улицу, дом 28 (впоследствии — Студенческая ул., д. 31), нашел свою новую квартиру № 4. Прежнюю квартиру № 56 у меня отобрали. Мою семью, возвратившуюся из эвакуации, буквально выбросили на улицу, оставив без жилья. И моей жене, как я узнал из ее рассказов, пришлось трудно. Временно, на день-два, ее приютили мои друзья, живущие в этом доме, а постоянного места жительства не было. Хорошо, что в этом доме имел две комнаты в коммунальной квартире мой товарищ по работе в Оперативном отделе штаба Ленинградского военного округа еще до войны полковник Омелюхин Иван Антонович. Он работал в Военно-воздушной академии в Монино и жил там в гостинице. Он и поселил мою семью в свою квартиру, и Академии Генштаба ничего не оставалось, как выдать ордер. Если бы не Омелюхин, то моя семья осталась бы без жилья.

Глава 12 Встреча на родине

Добрался я до своего дома, нашел свою новую квартиру, остановился на площадке, стою, думаю: звонить или не звонить? Я уже писал, какие письма мы получали в лагере от семей. Сколько отреклось жен от «изменников Родины»! Может быть, и моя семья отречется от меня, и придется мне уезжать неизвестно куда и к кому? Ведь никого у меня из родных не было. Если судить по письмам, этого не должно было случиться. Но, может быть, уже проведена какая-нибудь дополнительная «разъяснительная» работа среди семей и меня не пустят домой? Наконец решился и нажал кнопку звонка. Открывается дверь. На пороге стоит жена! Непередаваемая сцена! Я как будто окаменел, онемел. Стою перед ней — высокий, худой, как Кащей Бессмертный, в лагерных лохмотьях и опорках на ногах. И без копейки в кармане. В горле — спазмы, не могу слова вымолвить. Наконец выдохнул: «Отвоевался! Принимаешь меня, такого героя?!» Она кидается в объятия, плача и смеясь, говорит: «Принимаю! Хорошо, что жив остался!» Тут сбежались дети, соседи. В общем, встреча была волнующая, и радости было много.