Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Среди беспартийных родных тоже проводилась разъяснительная работа, но без угроз. Мою жену тоже обрабатывала «общественность дома», усиленно ей разъясняли, что если она примет меня в семью, то ей грозит опасность выселения из Москвы. Усиленно рекомендовали ехать куда-нибудь на лесозаготовки или в совхоз. Одна из активисток, член партии, приходила уже выбирать себе мою квартиру!

Вот такая беда обрушилась на наши головы, на наши семьи еще задолго до нашего возвращения домой. Как же реагировал народ на подобную пропаганду, в особенности наши семьи? В массе своей отрицательно. Надуманное государственное и партийное обвинение против нас народом было отвергнуто. Но были отдельные случаи трагического характера и у нас. Люди в лагере почти со страхом вскрывали письма от родных. Что принесут эти письма: счастье или несчастье? Мне, как командиру роты, пришлось много перечитать этих писем. У меня была хорошая дружба с людьми, и они спешили со мной поделиться своей радостью или несчастьем. Были письма, в которых жены сообщали о том, что они вышли замуж и образовали новые семьи, имеют даже детей. Были и такие письма, в которых жены просили не приезжать домой и не позорить семью, не лишать ее пенсии. В памяти моей осталось письмо секретаря одного из обкомов партии на Украине. Он писал своему сыну:

«Сын мой, я рад, что ты жив. Но поддерживать наши родственные отношения нам нельзя, так как ты был в плену, а этот факт позорит тебя и меня. Больше не пиши. Это может отрицательно сказаться на моей репутации. Я секретарь обкома партии, и это может мне навредить. Ведь факт пребывания в плену — это измена Родине».

Когда я ознакомился с этим письмом, оно вызвало у меня большое возмущение. Как это так: променять сына на свою карьеру! Я решил помочь лейтенанту составить ответ его вельможному папаше. Он согласился. Привлек я еще несколько товарищей, и мы коллективно составили ответное письмо примерно такого содержания:

«Здравствуй, мой вельможный отец!

С большой болью в сердце я прочитал твое письмо. Хотя мне и тяжело, но я и сам не хочу иметь тебя своим отцом. Ты назвал меня «изменником Родины». Этим ты нанес мне самое тяжелое оскорбление. А какие основания ты для этого имеешь? Ты знаешь обстоятельства моего пленения? Я командовал батареей и в тяжелом бою в лесу под Киевом подбил очень много фашистских танков, расстрелял все снаряды, но и сам был тяжело ранен. Пришел в сознание уже в немецком госпитале. Так в чем я виноват? Как я мог избежать этого позорного плена? Заранее дезертировать? Но разве я, твой сын, мог сделать это? Я, как и все мои товарищи, дрался до последнего, хотел пасть смертью храбрых в бою, но получилось другое — оказался в плену. Но у войны, вельможный папаша, есть свои законы. В каждом бою бывают потери, бывают убитые, раненые, пленные. И этих законов, при всем твоем желании, изменить нельзя. В плену я тоже вел себя достойно. На протяжении нескольких лет активно боролся с фашизмом, состоял членом подпольной антифашистской организации, выполнял ее задания. Как же ты можешь, не разобравшись, так меня оскорбить? Ты просишь, чтобы я тебе больше не писал и не компрометировал. Не беспокойся. Писать я тебе уже никогда не буду. Мне стыдно иметь такого отца, который готов пожертвовать своим сыном ради собственной карьеры. Ничего, придет время, и ты поймешь, что совершил подлый поступок, но изменить уже ничего будет нельзя. Я тебя презираю.

Твой бывший сын Юра».

Не могу не сказать и о другом случае противоположного содержания. В нашем лагере находился сын Котовского, знаменитого героя Гражданской войны. Его мать, полковник медицинской службы, приехала в лагерь на машине. Оставив машину в лесу, она пришла в лагерь, вызвала сына на свидание, вывела его в лес, посадила в машину и увезла. Командование лагеря обнаружило это только через несколько дней, когда Котовскому нужно было явиться к следователю. «Как это так, — возмущались они, — увезла без госпроверки», а мы отвечали: «Мать — это и есть семья — лучшая госпроверка!»

Для меня лично переписка с семьей не являлась проблемой. Это было продолжение разговоров с женой после первой встречи в Перове. У меня все было нормально, семья была на месте.