Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Разведка, в общем-то, кое-что дала. Не было никаких признаков большого провала. Пока были арестованы только мы, три человека. Значит, Гриша и Арсен на допросе держались хорошо.

Ближе к вечеру в камеру, будто от сильного толчка, влетел паренек лет двадцати. Полицай, толкнувший его, прорычал:

— Тоже мне — партизан!

Парень упал на людей. Его так же, как раньше меня, стали перебрасывать к параше. Что-то во всей этой сцене показалось мне наигранным. Я сразу подумал, не подбросили ли «наседку»?

Присматриваюсь к пареньку и почему-то решаю, что он обязательно будет пробираться ко мне. Закрываю глаза, будто заснул.

Парень, освоившись и осмотревшись в камере, стал пробираться ко мне. Скоро устроился рядом. Мое неясное ощущение вполне определилось: эту «наседку» подбросили ко мне.

Открываю глаза, смотрю на него. У него глаза пугливые и суетливые. Доверительным шепотом говорит мне:

— Ну и народ! Прямо к параше подсунули.

— Таков уж закон камеры: каждого новичка знакомят с самой главной «мебелью» — понюхаешь и сразу поймешь, где ты. Вас когда арестовали?

— Вчера. Можно у вас спросить?

— Спрашивай. О чем разговор?

— Как мне быть? У меня нашли пять винтовок и ящик патронов. Мой друг Гриша Одерий попросил спрятать. Я спрятал, да плохо. Забрали меня и Гришу. Что вы посоветуете говорить?

Ну, думаю, ты совсем еще щенок, если так грубо работаешь. Количество винтовок по группам я знал хорошо. Ящика патронов у нас совсем не было. Ладно, думаю, мы сейчас с тобой добре побалакаем.

— А зачем тебе эти винтовки?

— Как зачем? Мы хотели с ребятами идти в лес партизанить.

— Дурак! — нарочно громко говорю я. — С пятью винтовками ты хотел победить Германию?! Вот из-за таких сопляков и страдают честные люди.

И тут же со всех сторон послышались вопросы:

— Что такое? В чем дело?

— Да вот, — говорю уже всей камере и подмаргиваю, — этот сопляк говорит, что он партизан. Спрятал несколько винтовок, а теперь из-за него таскают людей, в тюрьму сажают, и еще спрашивает совета, что ему отвечать на допросе.

Арестованные загудели:

— Верно, из-за таких молокососов люди пропадают! Дурак! Подлец!

Кто-то дал ему подзатыльник, другой повторил и передал третьему. А тот уже въехал по скуле, четвертый наотмашь расквасил нос и губы.

Провокатор плакал и кричал, а тычки кулаками и ногами продолжались. Он взвыл диким голосом и застучал в дверь:

— Спасите! Убивают!

Загремел затвор, дверь распахнулась, и «партизан» вывалился в коридор.

— В чем дело? — закричал полицай.

— А это мы партизана поучили. Он спрятал винтовки, а люди из-за него страдают! — хором ответила камера.

Неудачный провокатор плевался кровью, плакал и кричал:

— Это коммунисты! Сволочи! Вас всех, гадов, расстрелять надо!

Вечером меня вызвали на допрос. Допрашивали начальник Городищенской полиции и следователь по фамилии Барабаш. Ничего нового они мне предъявить не могли. Я понял, что аресты ничего не раскрыли в подготовке нашего партизанского отряда.

Ночью было слышно, что привезли новую партию арестованных. Утром меня вызвали на свидание. Анна привезла мне продукты и сапоги. Во время передачи сообщила, что в селе арестовали всех зарегистрированных коммунистов. Учитель, командир партизан, здесь. Федор передавал привет. Это хорошо. Значит, провал только частичный.

Допрашивала меня и Городищенская немецкая комендатура. Предъявляли новое обвинение, будто я был заброшен сюда из Москвы на парашюте. Однако и в комендатуре не было никаких данных обо мне. Привезли в какой-то штаб, по-видимому, по борьбе с партизанами. Там долго сличали меня с многочисленными фото в альбомах. Затем объявили, что я ночую у них, и отвезли в тюрьму.

После бесплодных допросов меня отправили в Корсунь. Я все время повторял свою легенду. Что я Одерий-Новобранец, майор, помощник начальника продотдела 6-й армии. Дома лежал, болел, не успел зарегистрироваться. О коммунистах и партизанах в селе ничего не знаю. В Корсуньской тюрьме я сидел в камере смертников. Начитался в ней предсмертных записей на стенах. Гвоздем, карандашом, углем, кирпичом было начертано: «Прощайте, товарищи, умираю за Родину!», «Уничтожайте провокаторов!», «Прощай, мама! Прощайте, товарищи! Да здравствует коммунизм!», «Прощайте, товарищи! Погибаю напрасно. Не умел бороться». А одна запись поразила меня предсмертным юмором: «Прощайте, товарищи! Умираю из-за оплошности: кобылу украв, а Лошя забув».

Ясно. Главное сделал, а на мелочи засыпался. Это мне урок!