Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

От станции Владимир-Волынск колонна пленных бредет через весь городок. В груди — сумятица взбаламученных дум и чувств. Впереди и за мной, слева и справа такие же усталые люди с безнадежно опущенными плечами. Это — недавние бойцы и командиры Красной армии. Мы волочим ноги по центральной улице Владимира-Волынска, маленького городка Западной Украины. По выработанной военной привычке стараемся идти в ногу. Вижу, как передо мной неровно, толчками качается измятая офицерская фуражка. Это — лейтенант артиллерии. Он загребает левой ногой, видимо, раненый, пытается держать равновесие, а голову — высоко и прямо. Но вижу, чувствую и понимаю, как ему мучительно трудно сохранять офицерское достоинство. Слева от меня — капитан с повязкой на голове. Он идет будто в бреду, что-то бормочет, и лишь изредка улавливаю гневный вскрик, в котором и мольба, и матерщина. Слева за ним следуют лейтенанты-пограничники. У одного на перевязи правая рука, у другого — рана на груди. Его китель разорван, под ним — кровавый бинт. Но лица обоих скованы, не выдают мучительных дум и боли ран.

Мои болезненно обостренные чувства машинально, по выработанной за много лет привычке, засекают и врубают в память все увиденное и услышанное, все, чем богата и радостна и так мучительно желанна жизнь. Жить надо, жить хочется, жить, чтобы бороться… пусть даже жить мучительно, стиснув зубы, но жить и бороться. Но как? Кому довериться? Ведь один в поле не воин.

В центре городка несколько десятков двух- и трехэтажных домов, остальные — одноэтажные. Около каждого — садик и палисадник. Улицы — сплошные аллеи тополей, черемухи, акаций. Сквозь робкую, светлую и будто стыдливую зелень видны окна домов. За занавесками, за цветами в горшках чудятся, а порой мелькают чьи-то испуганные лица. Хочется верить, что там, за белыми занавесками, за первой весенней зеленью, сердца обливаются кровью за нас, за поверженных бойцов Страны Советов.

Мы — военнопленные. Еще с мальчишеских лет я усвоил, а за годы учебы и военной службы твердо закрепил древнерусское правило: лежачего не бьют. По всем международным правовым нормам, разработанным многими соглашениями, мы имеем право на гуманное отношение к себе. Однако на собственном опыте мы успели убедиться, что для фашистов нет правовых норм, как нет и обычной человеческой морали. Они порвали и растоптали грязными окровавленными сапогами все законы и все обычаи человеческого общества.

Словарь Даля слово «пленник» раскрывает так: «Взятый в плен при войне, в набегах или дикими грабителями в рабство, взятый в неволю разбоем, грабежом; раб, холоп, невольник».

Но это разъяснение не раскрывает полной сущности фашистского плена. Даже плен у людоедов не сравним с фашистским. Людоеды взятого в плен просто убивали и съедали, в этом была своя целесообразность: для племени людоедов пленник был просто дичью, такой же, как олень, заяц, дикий гусь.

Фашисты не просто убивали. Они разрабатывали целую систему морального подавления и физического уничтожения целых народов. И проводили эту систему с таким же холодным расчетом, как, скажем, агрономы проводят мероприятия по уничтожению саранчи или сусликов.

Так что же делать? Неужели молчаливо и покорно умирать? Неужели фашисты меня сломают? Неужели потеряю свое коммунистическое и просто человеческое достоинство? Неужели стану рабом, холопом?

Вспоминаю пастушечье детство, вспоминаю учителей, руководителей в школе «Червоных старшин», в Академии имени Фрунзе, в Академии Генерального штаба. Неужели все то, что дала мне партия, мой народ, старшие товарищи, — неужели все это раздавит во мне фашистская машина истребления?

У меня по сравнению с моими товарищами по несчастью была еще одна дополнительная опасность. Я не просто офицер Красной армии, я — разведчик. И не просто разведчик, а бывший начальник Информотдела Разведуправления Генштаба, бывший начальник Разведотдела 6-й армии. Для фашистов такой пленный очень дорог. Для такого «дорогого гостя» они изобретут самые совершенные формы и способы «развязывания языка». А я иду в лагерь, где содержатся военнопленные офицеры 6-й армии. Несомненно, встречу знакомых! Кто они и как держатся в плену? Не выдадут ли меня?

Оттого так тревожно метались мои чувства и мысли, оттого холодная лапа тоски так больно сжимала сердце…

Большая аллея — улица из тополей и акаций — маленького городка выходила на окраину к казармам кавалерийского полка бывшего Войска Польского. После летних боев 1941 года фашисты сосредоточили здесь советских военнопленных офицеров из разгромленных армий Юго-Западного фронта. Потом сюда же были доставлены некоторые офицеры Южного и Западного фронтов.

Лагерь охвачен несколькими рядами колючей проволоки. Я по достоинству оценил ограждение — оно технически сделано очень грамотно. И предположил: кроме проволоки есть, несомненно, мины. После узнал, что догадка была верной.