Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

В вышкувские леса приехали связная Лёдзя со Стахом, поляком. Они должны были забрать в Варшаву меня и Хаима. Но Дов Шнипер, командир нашей группы, уперся, мол, хочет ехать, пусть Хаим заменит его в лесу. А я не хотела ехать, не хотела прятаться на арийской стороне, не доверяла им. Спорила, протестовала, но ничего не помогло. В конце концов Хаим уступил, и мы с Довом поехали в Варшаву. Нас поселили в квартире на улице Раковецкой, 24, в ней прятались еще двое бойцов – Хана Фришдорф и Янек Биляк, оба бундовцы. Когда началось Польское восстание, к нам пришла хозяйка квартиры и заявила, что мы должны уйти. Нас четверо бойцов, все с оружием. Ну куда мы пойдем? Я не хотела уходить. Даже если немцы в эту квартиру придут, там есть подкоп и можно спрятаться. Нам нельзя выходить на улицу, мы ведь евреи. Они, однако, решили, что выходим. На улице присоединились к группе поляков, те куда-то шли, у каждого – узел с вещами. Это Ханка [Фришдорф], варшавянка, додумалась, мол, пойдем вместе с ними. Вскоре выяснилось, что немцы ведут их на аллею Шуха, в гестапо.

Вы разве не видели, когда присоединялись к этой группе, что ее ведут немцы?

Видели, но специально смешались с толпой, чтобы спрятаться. Мало того что евреи, так еще и с оружием. Янек сказал, что свое оружие выбросит, потому что боится. На вид он был стопроцентный еврей. Я тогда ему говорю: «Если ты собрался свое оружие выбрасывать, дай его лучше мне. Я свой ствол не брошу». У Ханки не было оружия. Она тогда была на восьмом месяце, ее муж погиб в лесу. Как дошли до Шуха, сообразили, что попали в ловушку. Дов тогда выстрелил – его сразу убили. Ведут нас, значит, в гестапо, а у меня два пистолета. Как быть, не знаю. Подумала, что сделаю то же, что и Дов, – не хочу, чтобы меня мучили, пытали, и в конце концов призналась бы, кто я. Приказали нам войти во двор. Я замотала оба пистолета в ночную сорочку и оставила сверток перед домом гестапо – немцы всем велели оставить свои оклунки на улице. Через какое-то время нас снова выгнали со двора и велели ждать. Сказали, что будут проверять кенкарты, а у меня кенкарты нет. Зато был горшочек с горохом, в нем я прятала фотографии своей семьи и часы с золотой цепочкой, мамин подарок. Гестаповец ко мне подошел, а я ему и говорю: «Кенкарты у меня нет, я так растерялась, когда выбегала из дома, что схватила только горшок с горохом, пусть будет, что кушать». Гестаповец рассмеялся и отошел. Потом из дома вышел другой гестаповец и сказал, что нужны четыре женщины и двое мужчин, которые пойдут с носилками на баррикады, чтобы собирать убитых немцев. И меня тоже выбрали! Привели в здание, дали белый фартук и белую косынку с красным крестом. Когда меня этот немец наряжал, велел спрятать волосы под косынку. Представляю, как я тогда выглядела! Немцы предупредили: как только попробуем убежать, нас расстреляют солдаты, которые сидят в окопах. А я тогда про себя подумала: только этого и жду! Возвращаться обратно в гестапо? Так пусть лучше меня на улице пристрелят! Горшок с фотографиями выбросила, а золотые часы спрятала за лифчик. На баррикадах никаких убитых немцев мы не видели. Польские повстанцы хотели по нам стрелять, но я крикнула, что мы тоже поляки, хотим перейти к ним, на другую сторону, к восставшим. И они помогли нам! Помню, как же я была тогда счастлива!

Ханка [Фришдорф] была вместе с вами?

Нет, она осталась в гестапо. Немцы расстреляли всех мужчин, а женщин отпустили, и они пошли в убежище на стороне восставших. А меня повстанцы отвели в своей штаб. Начали допрашивать, кто такая. Ну а я – еще бы, свои, поляки! – сказала, что еврейка. Рассказала, что за неделю до восстания вернулась из леса, что сражалась во время восстания в гетто. Они мне не поверили, а у меня не было никаких документов. Заподозрили, что я шпионка, сотрудничаю с гестапо. Решили меня прикончить. Отвели в тюрьму, в какой-то подвал – никогда в жизни не видела таких жутких типов, какие там сидели. Допрашивали меня ежедневно, и каждый раз я должна была заново рассказывать всю свою биографию. Говорила им, что в лесу мы были связаны с аковцами, но они мне не верили. Зря им сказала, что я еврейка, но я думала, что раз уж удалось вырваться из гестапо, я спасена и теперь в безопасности.

Чем закончилось это следствие?

На один из допросов пришел какой-то офицер, который служил в Модлине. А я снова рассказываю всю свою жизнь, говорю, что я из Нового Двура, зовут меня так-то, а мой брат был телефонистом в Модлине. Этот офицер узнал нашу фамилию. Это было чудо! Он меня спас! Аковцы тогда меня освободили, но велели поселиться в еврейской семье их знакомых и сказали, что будут каждый день меня проверять. Когда я туда пришла, эта семья очень испугалась. Оказалось, что одного из сыновей хозяйки аковцы арестовали по подозрению в сотрудничестве с немцами, поэтому семья подумала: если меня прислали из АК, значит, я наверняка их шпионка.