Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

Я тогда первый раз в жизни оказался в Варшаве. Искал схрон, и меня послали на Длугу, 9. Адрес дал тот самый поляк, который делал документы. На Длугой жила одна старая женщина, она принимала на ночлег. Спросила меня, как долго собираюсь у нее пробыть. «Не знаю, – говорю, – может, день, может, два». Так она сказала, что я должен прописаться, тогда получу продуктовую карточку. Я ответил, что очень устал, пусть она меня пропишет.

Она знала, что вы еврей?

Да, но мы об этом не говорили. Она сама меня у дворника прописала. А я каждый день по утрам бродил вокруг гетто, хотел понять, как туда можно войти. На третий день, когда выходил из ворот, кто-то схватил меня за шиворот: «А ну стой, котяра! Ты откуда?» Я попытался вырваться, но не смог. А тут и полиция. Эта польская полиция меня арестовала. Привели в участок. У меня были фальшивые бумаги о том, что я якобы из Плоцка. Я знал, что там бомбили и никто не сможет проверить в магистрате.

Что это был за документ?

Арбайтскарта. Я в этом участке переночевал, а наутро повели меня на аллею Шуха, в гестапо. Просидел там шесть дней, и ежедневно, все эти шесть дней, меня били. Кровь шла из ушей, из носа, из ран. После допросов еле доползал до камеры. Надо было спускаться на три этажа – там была камера для евреев. Как поймают на арийской стороне какого еврейчика с фальшивыми бумагами, тут же в эту камеру. А из нее каждое воскресенье забирали на Желязну, 103, в гетто, на расстрел. Я не знал, что такое Желязна, 103, я вообще ничего не знал, я впервые в жизни был в Варшаве. В первый день, когда меня только препроводили в эту камеру, там сидело человек семь. Каждый день приводили то двоих, то троих. Допрашивали нас ежедневно. Эти, которые допрашивали, дубасили нас досками по голове: «Говори, откуда у тебя эти документы?» А я им: «Не знаю». – «Ты кто?» – «Холявский», – отвечаю, у меня так в бумагах написано. Когда меня хорошенько отделали, я понял, что делать нечего, надо поддаваться. Говорю им, мол, мишлинг[152] я – полукровка, полуеврей. Мне это те, кто со мной сидел, посоветовали. Как услышали, что я полукровка, бить перестали. Это было уже хорошо – больше не били. Кормили нас раз в день: эрзац-кофе и картофельные очистки. Полякам давали картошку. И так шесть дней. Обрили налысо, забрали нашу одежду и дали тюремные робы полосатые. И вот наступает воскресенье. Помню, мы тогда пели в камере Ta ostatnia niedziela[153]. На следующий день повезли нас всех в машине СС, это было что-то вроде пикапа, в гетто. Мы сидели в кузове, в середине, а по обе стороны стояли эсэсовцы с винтовками. Мы были слабые, никто из нас и не думал о том, чтобы бежать; куда там, даже руками пошевелить не могли.

Сколько человек было в машине?

Двадцать три. С нами были поляки, которые держали в Варшаве магазины. Я слышал, как они между собой разговаривают. Мол, сами-то они поляки, но у кого-то дед был еврей. До третьего поколения хватали. Никто не признавался, что он еврей, поэтому я считал себя там единственным настоящим евреем. Приехали на Желязну. Schnell! Schnell! Велели нам встать у стены, а под ней валялось несколько трупов, не успели убрать. Но повернуться к стене нам не приказывали, мы стояли лицом к немцам. Один из них, старший, держал наши бумаги. А прямо перед нами – полицаи с оружием. Вот так и стоим. И почти не можем на ногах держаться, потому что холодно, потому что голодно, потому что совсем ослабли. Все дрожат. И снова каждая минута, как час. Помню, что закрыл глаза. Пусть я должен стоять, но смотреть на это не хочу. Не хочу видеть, как они заряжают свои винтовки. Этот, старший, читает приговор, и тут меня в жар бросило – как будто чем-то горячим окатили с головы до ног. Слышу, как он говорит: «Честь имею доложить, господин Брандт[154], das ist drei und zwanzig Mischlinge[155]. А Брандт отвечает: «Ааа, Mischlinge!» Потом подходит к шеренге и спрашивает каждого: «Name![156]» Один говорит: «Пахольский», другой – «Кшижановский», третий – «Краковский», еще кто-то «Лещинский». А Брандт на это: «Alle sind „ski“»[157]! Вы еще не были евреями, вот теперь увидите, чтó значит быть евреем». Он, этот Брандт, нас спас.

Наш предыдущий разговор закончился на истории о том, как Брандт спас жизнь двадцати трем евреям. Но вернемся к тому времени, когда вы скрывались в Варшаве, до того, как польская полиция препроводила вас на Шуха.

Я ездил туда-сюда, и в Опочно был.

Об этом и хотела спросить. Расскажите, пожалуйста, о той поездке.