Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

Да, это было в феврале. А встреча? В первую ночь Элиезер взял меня к себе. Лежали в одной кровати, проговорили всю ночь. Он расспрашивал об отце, о матери, о сестрах, о местечке… Я был первым человеком, кто рассказал ему обо всем подробно, в мельчайших деталях. Так он смог пережить трагедию вместе со своей семьей. Когда я хотел о чем-то сказать покороче, он протестовал: «Нет, нет, я хочу знать все». Я все ему рассказывал. А когда закончил, он сказал мне: «Слушай, мы организовались недавно, до сих пор оружия у нас не было и сейчас на всех не хватает. Есть парни и девушки, которые хотят к нам присоединиться, но пока для них нет места, потому что у каждого, кто приходит в организацию, должно быть свое оружие. Ты – исключение». Вытаскивает парабеллум «вальтер тридцать восемь» и говорит: «Тебе дам оружие в первый же день, потому что знаю – ты потерял всю семью, у тебя никого нет. Я чувствую то же, что и ты. Сейчас последняя минута, когда мы можем отомстить, когда можем умереть так, как мы хотим, а не как хотят они». Эти слова я хорошо помню.

Сколько Геллеру было лет?

Двадцать пять. Он был солдатом. До войны служил два года в армии, таких среди бойцов было немного, может, четверо, может, пятеро от силы? А Геллер участвовал в сентябрьской кампании, воевал под Кутно.

Вы долго пробыли у щеточников?

Думаю, две недели.

Расскажите, пожалуйста, о жизни в боевом отряде – с того момента, как вы встретили Хеллера до начала восстания.

Жили мы коммуной. Нас было двенадцать человек. Жили на чердаке и учились пользоваться оружием. Запасались продуктами. Иногда люди сами делились с нами едой, а иногда приходилось отнимать силой.

Как это происходило?

Выходила группа, три-четыре парня, шли в пекарню и говорили: «Ты должен каждый день поставлять организации двадцать буханок хлеба. А если не дашь, придем и возьмем сами. Но если придем сами, возьмем больше, чем двадцать». Обычно договаривались полюбовно, но были такие, кто не хотел ничего давать.

И что тогда?

Тогда такого типа уводили в тюрьму. У нас, на нашей территории, то есть на территории фабрики Тёббенса – Шульца были, помню, две тюрьмы: Лешно, 56, и Лешно, 76.

Как эти тюрьмы выглядели?

Солдаты Еврейской боевой организации охраняли тюрьму днем и ночью, внутри сидел взаперти еврей, который должен был, например, дать полмиллиона злотых, потому что так решил штаб, а еврей не хотел. Деньги нам были нужны, чтобы купить оружие, а этот еврей их заработал на сделках с немцами. Поскольку он не хотел давать деньги, его арестовали, и он сидел до тех пор, пока не согласится наконец отдать.

А если, вопреки всему, он упорствовал?

Помню, бывало и так. Один сидел у нас до самого восстания. Девятнадцатого апреля, в первый день, штаб приказал его освободить.

Вы не помните, как этого человека звали?

Звали его Ополион[160]. Я стоял тогда на посту, его охранял. В другой тюрьме сидел тип, который сотрудничал с гестапо; давал немцам наводки на наши адреса. Мы его поймали прямо с документами из гестапо, с пропусками на его фамилию. Он тоже сидел до 19 апреля, но его не выпустили.

Что с ним случилось?

Расстреляли.

Как его звали?

Миша Вальд. Он сидел на Лешно, в пятьдесят шестом доме. Лилит [Регина Фудем], наша кашарит[161], принесла приказ одного выпустить, а другого расстрелять. В том же пятьдесят шестом доме сидел еще один еврей. Помню, что его называли Пилётка. Он тоже сотрудничал с немцами, его тоже расстреляли. Но это было еще раньше, в марте. Я помню этот расстрел. Группа бойцов оцепила тюрьму, прочитали ему приговор и пристрелили. Стрелял Шимон Хеллер из «га-Шомер га-цаир», они жили на Новолипье, 67. Это происходило ночью. Пилётку расстреляли в подвале, налепили на труп бумажку: «Так случится с каждым, кто будет сотрудничать с немцами» – и вышвырнули на улицу. Там его и оставили.

Пилётка был полицейским?

Нет, он шпионил, искал наши схроны.

А других заключенных вы помните?

Помню одного очень набожного еврея, которого звали, кажется, Фингерход. В тюрьме он требовал дать ему талит и тфилин[162], чтобы он мог молиться. Принесли все, что просил, он сидел вроде бы две недели и сначала не хотел давать деньги. Но в конце концов дал! Я уже вспоминал о деле Ополиона. А теперь расскажу, как эта акция проходила. Гута [Блонес], одна из наших девушек, нарядилась дамой – надела роскошную шляпу и отправилась к нему. А мы до того за ним следили, чтобы узнать его распорядок дня. Он был главным еврейским начальником в мастерских Тёббенса. Сотрудничал с немцами и делал на этом большие деньги, потому что каждый еврей хотел работать, а чтобы попасть на фабрику, надо было дать на лапу.