Я пришла домой, а там никого не было. Восстание в Варшавском гетто. Истории в диалогах

В некотором смысле жизнь на так называемой арийской стороне была намного опасней, чем в гетто.

Нет, определенно нет. На арийской стороне мне было намного лучше. Только не там, только не в гетто! Что будет, то будет. Все это рано или поздно закончится. Я была очень занята и особо не задумывалась. Только очень скучала по родителям. Однажды пошла с ними повидаться. Вошла с поляками, которые шли на шабер, и с ними выходила. Уже за воротами нас поймали шаулисты[187]. Ну и увели.

Куда?

Они всегда уводили в гестапо. Но я не дошла: сама видишь, я жива. В какую-то минуту подумала: терять мне больше нечего – и бегом в ворота, по ступенькам, на чью-то крышу. Они понеслись за мной, орали. Но я есть! А в другой раз пошла в гетто аккурат в январскую акцию.

Что ты об этом помнишь?

Мать и отец жили тогда на Ставках. Помню, мы стояли на какой-то площади, а потом нам удалось спрятаться. На следующий день прошла через охрану. Там не было ни одного немца, только польский и еврейский полицаи, я дала им денег. Отец меня проводил. Мы тогда виделись в последний раз. В ту ночь мы спали с мамой в одной кровати. Она дала мне это колечко.

Ты вернулась на Панскую…

Да. Отец Алины даже купил мне мебель на рынке. А потом пришла Ирка [Гельблюм] и пришел Юрек. Вывести моих родителей ему не удалось. Почему – не знаю. У мамы была очень плохая внешность – голубые глаза, но слишком черные волосы. Они оставались в гетто до конца.

Тебе известны какие-нибудь подробности?

Нет. Они погибли. Как и все. Очень радовались, что я – на другой стороне.

Расскажи немного о жизни на Панской.

Иногда к нам приходил Тадек [Тувия Шейнгут]. Кто-то приносил оружие, или я куда-нибудь шла за оружием и приносила его домой, а Тадек забирал в гетто.

Это были пистолеты и гранаты?

Нет, только пистолеты.

Ты не помнишь, сколько вы за него платили?

Нет. Платил Юрек. Я ничего не знала о финансовых делах. Перед восстанием пришел Антек [Цукерман]. Вместо Юрека [Арье Вильнера]. Он должен был поддерживать связь с польским подпольем, ну и, конечно, добывать оружие для гетто. А во время восстания вдруг появился Казик [Ратайзер].

Но Антек тогда еще не жил с вами?

Нет, он перебрался к нам позже. Я не помню, где у него поначалу «хата» была. Ну а потом вспыхнуло восстание. Мы в какой-то из дней сидели вечером под окном, и Антек с нами. Окно было открыто, а мы на полу, иначе нас могли бы увидеть. Мой сосед был стекольщиком. «Пани Ковальска, – кричал мне, – закрывайте окна, ненароком какой еврей заберется…» А гетто уже горело. Я пару раз приходила под гетто. Там еще стояла карусель[188]?

На площади Красинских.

Да, именно там. Я приходила туда несколько раз. Но это было опасно: могут увидеть, что у меня на лице написано. А потом на Панскую пришел Казик, с тем самым письмом Анелевича[189]. Казик это забыл. А я помню, как они стояли с Антеком в третьей комнате, Антек то бледнел, то краснел, а у Казика были штаны ниже колен, и они читали это письмо. Знаешь, Анелевич писал о том, что наш сон, наша мечта сбылась, восстание вспыхнуло. Было ужасно тяжело, когда Казик пришел. Пойми, я не очень хорошо знала, что они делают. Я стерегла дом, и это оказалось крайне важно, ведь именно туда пришли Цивия [Целина Любеткин] и Тувия [Божиковский].

Кто еще пришел?