Участие в полемике о нецензурных выражениях наскучило, очевидных аргументов в пользу этой части русского языка у меня не было, я еще попереключала телевизор на разные программы и выключила его вовсе. Я зевнула и потянулась... в гости идти уже не хотелось. Я встала с дивана. В коридоре перед зеркалом стояла собранная на праздничную программу моя жена: Я опять остановилась на том же месте в центре прихожей: Лицо без косметики, только алые губы, - правильный и самый удачный мэйк-ап для Машиного лица. Черное платье: Новое? Я его не видела ещё, - короткое, на черном матовом фоне глянцевые того же черного цвета бутоны рассеялись по нему, короткий рукав: Оно Маше шло чрезвычайно. Маша подняла руки и начала заниматься волосами, короткое платье поднялось за руками, и белая полоска кожи изумительно вздулась над резинкой чулка:
Маша поймала мой взгляд и улыбка десятилетней давности, чудом сохранившаяся специально для этого знаменательного дня, осветила её лицо. Вот она - та моя юная девочка, ничуть не изменилась. И вовсе не сука, что за напраслину я на неё возвожу!? Я подошла к Маше и страстно поцеловала её в губы...
Это был не секс... Как вернувшееся сознание после долгой комы, как последние слова умирающего, как последний взгляд в небо: это было священнодействие нашей большой Любви: последнее, прощальное, оно было выражением всего, что было когда-то, утерянное, растоптанное, не ценимое...
Последний наш секс с Катериной станет мучительным, наполненным пронзительной болью и моими страданиями: Такой он у нас и был всегда. Произойдет он чуть позже с первыми зимними морозами.
Стриглась я по-прежнему у моей дражайшей супруги, за тем я и приехала к ней в один из первых морозных дней, улучшив момент, когда подселенцы, или дорогие гости, или папы №2 и №4 съебутся, наконец, по своим зубодерным делам. Маша чик-чик и подстригла меня быстро, налила чай и также быстро предъявила ни к моменту претензию: Она опять вспомнила Лену Ван и её слова, что как я, подлая, посмела так рассчитать, что проживу я с ней, то есть с Машей, ровно десять лет. Я с раздражением вздохнула, и раздражение прогнала, я научилась бороться с ним, оно не выдержало ежедневной борьбы со мной и стало в последнее время, измотанное, ослабевать. Не тут то было, Маша опять забилась в истерике, претензий, видимо, было много, но она никак не могла сформулировать ни одной из них, поэтому злилась ещё больше: <Да ну её на хуй!> - подумала я, встала из-за стола и молча ушла.
Вышла на мороз: и поняла, что поторопилась с гордой позой. Голову я собиралась просушить после чая, осталась она у меня на плечах к данному моменту абсолютно мокрой, и была я неумно без машины в мороз семнадцати градусов и неожиданным для вечера ветерком. Шарфик я тоже нервно забыла. Я потопталась у подъезда, но возвращаться уже не хотелось, я подняла воротник, втянула голову глубже, но моя здоровая <тыква> не захотела спрятаться меж не предназначенных для этого узеньких плеч. Я побежала ловить такси на Лодочную, на Новопоселковой, вы по названию можете понять, это можно было бы делать до утра. Я простояла с мокрой головой на морозе тридцать минут, в общем, не так много, но этого стало достаточно, чтобы наш последний акт любви с Катей наполнился верными атрибутами и точными символами прожитых нами с ней отношений.