Я, собачка

«Я понимаю, как страшно остаться одной в чужом городе. Как страшно, когда тебя забывают. Меня забыли тоже. Очень давно. А потом вернулись. Конечно вернулись. Но было поздно».

Письмо откровенно врало, посмеивалось в Маринино явно испуганное лицо. Потому что ее не забыли – не могли забыть. Люди работали совершенно не так. Хотя на мгновенье ей стало жаль спрятавшегося между строк автора.

«Ангелина, – ее имя поначалу написали с маленькой буквы, а затем увеличили, сделали практически великанской, протыкающей острием верхнюю строку, – не сможет оставить тебя надолго. – Слово «тебя» клубилось. Вместо него, кажется, раньше стояло «вас», но до «вас» Марине стоило подрасти, хотя бы лет на десять. – Поэтому какое-то время ты поживешь у меня».

Невидимый автор не спрашивал, как тревожно делает – его письмо и его предложение. Он просто говорил «поживешь», даже не добавляя при этом «если ты не против».

«Не волнуйся, Марина, мы найдем чем заняться. У меня есть целый шкаф красивых платьев. Ты любишь платья? Я вот очень.

Ты похожа на кукольную принцессу, Марина. – Частящее имя щекотало изнутри тревогой еще сильнее. Никогда раньше оно не казалось таким липким. – У тебя красивые светлые волосы. Завитки как у ангелов, какими их часто рисуют. И тонкие пальцы. Такие зовут музыкальными. Ты знала? У тебя музыкальные пальцы, Марина. Они могли бы застыть над клавишами».

Марина не понимала. Почему музыкальные пальцы должны застывать, если они могут извлечь из клавиш мелодию? Из белых – парящую, легкую, как летние облака. Из черных – тоскливую, напоминающую скорее дождь. Хотя вряд ли пианино работало именно так.

«Ты наверняка любишь переодеваться. Я прав?

Все дети мечтают вырасти. Не понимают всю красоту хрупкости. У тебя невидимые ресницы. Тонкие нити бровей – как нарисованные. Едва заметные очертания ключиц. И округлое лицо. Будет грустно потерять все это однажды.

Хотя, наверно, ты не понимаешь. Никто не понимает.

Даже фотография – просто украденный момент».

Эти нервные буквы стремились описать Марину так подробно, будто хотели забраться ей под кожу. Марина чесалась, выгоняла их из себя, но они назойливо прогрызали путь, холодили под одеждой, кололи зубами-ножами. Она любила добрые слова, те окутывали мягким пуховым одеялом. Но эти превращали Марину в вещь – в безмолвную игрушку, на которую автор письма хотел шить одежду.

Наряжать в смешные комбинезончики, как говорил Принц.

Марина не хотела читать дальше – но читала, упорно скользя по строкам дальше. Отрываться – даже на мгновенье, – не удавалось, а дыхание ее и вовсе кто-то украл. Марина застыла с посланием, которое написали будто по ошибке, будто совсем не ей. Но раз за разом повторяющееся имя – ее имя – пригвождало булавками к правде.