Я, собачка

Голова разболталась на шее – так отчаянно Марина закивала. Она потопталась немного, стараясь быстрее сообразить, – и ринулась в свою комнату, за верным, наточенным папиной мозолистой рукой карандашом и хоть какой-то бумажкой. Рюкзачок выплюнул на пол маленьких белых муми-троллей. Книга распахнула рот в возмущенном крике и вывалила на пол сразу несколько языков-листов. Они торчали между страниц закладками, и, зная, как глубоко мама ныряла в эту историю, Марина не удивилась. Папины любимые произведения затирались, мамины же поднимали разноцветные флаги.

Но перед ней лежали не пестрые стикеры, не самодельные бумажные лисички, не магниты и не картонные прямоугольники. На нее укоризненно смотрели мамины буквы, под которыми стройными рядами шагали важные цифры, тянущиеся сотнями проводов к знакомым телефонам. Тут был Маринин дом, бабушкина избушка, квартира Толстого Дяди.

По белому листу текли адреса, теперь кажущиеся ненужными: Марина не дойдет по ним до дома, не свернет к бабушке посмотреть на кроликов. По ним могли летать только не запачканные никем письма, полные Марининых страхов. Мама и правда снабдила всем, что пригодилось бы в чужом городе. Но в этом изначально не было никакого смысла. Ведь Марина забыла самый главный, самый важный мамин завет, теперь уже вырезанный внутри ее гладкого черепного ореха. Мир вокруг затих, пугая молчанием. Только круглые часы в комнате Маленькой Женщины капали на пол секундами, и на их голос отзывалось стуком сердце.

В коридоре Марина схватила куртку, сунула в рукав дрожащую руку, но но даже кончики пальцев не показались из-за розовой гармошки. Ладонь наткнулась на мягкий вязаный комок: шапка с цветком испуганно спряталась, не желая даже выглядывать наружу. Марина вытащила ее за завязки, нахлобучила на голову и влезла в куртку, точно в броню.

Из квартиры Марина летела, боясь, что дверь не выпустит ее на холодный бетонный прямоугольник, но та поддалась. Карандаш, будто оживший, нацарапал на листке нужный номер квартиры, и Марина, сунув в карман ключ с дрожащей синей биркой, понеслась вниз. Ступенек она не чувствовала. В пустоте коридорной трубы, увитой лестницами, разносился быстрый мягкий топот детских розовых сапожек. А в голове каталась тяжелым дырчатым шаром одна мысль, сбивавшая остальные: вокруг незнакомые все.

Улица встретила Марину холодом, который тут же принялся сыпать снегом в сапоги и щипать бесколготочные ноги. Квадрат внутреннего двора был полон, но пуст. Небольшая огороженная площадка щетинилась горками и лесенками, тянулась скамейками и песочницами. Не хватало только людей. Но те, запутавшись в делах, стремились выбраться из них до конца дня.

Побродив вдоль чужих окон, которые стерегли чужие жизни, Марина не нашла никакой надписи, разве только неприличную, бегущую наискось и утопающую концом в сугробе. Дом был безымянным, голым – ни единой таблички с незнакомым словом и номерком. Возвращаться к подъезду Марина боялась, балконные козырьки теперь казались ей сдвинутыми бровями, а пустые провалы дверей – хищными раззявленными ртами. Почти приклеившись к стене, Марина обогнула угол, за которым притаилась стоматология. Ведь такие места прямо-таки гордились наличием адреса, порой выбивая его на табличке у входа.

Каждая проходящая мимо женщина медленно окукливалась и превращалась в Бабочку, но Марина подкралась к вывеске в золотой рамке и принялась изучать. Сквозь стеклянные стены на нее смотрела окруженная столом девушка, прижимая плечом к уху телефонную трубку. В какой-то момент Маринино внимание тоже перетекло на нее и, накалившись, почти обожгло изнутри. Но отвлекаться было нельзя. Марина прикрыла неприлично голые коленки пока еще теплыми ладонями и вернулась глазами к проступившему на табличке золоту букв, записала трясущимися, как жуки в коробке, буквами название улицы и дома. Карандаш царапался: ему тоже было холодно и страшно. Надпись проступила слабо. Марина поспешила спрятать листок в карман, чтобы ледяная стружка с неба ничего не размазала.

Дама в тепле пропахшей лекарствами больницы для зубов гладила Марину глазами, но та быстренько соскочила с крыльца и пошла вдоль проезжей части, сквозь ручейки редких людей. Фонари, увитые лозами из черного металла, учтиво склоняли головы. А с их вытянутых тяжелых тел на Марину смотрели дети.

Пропитанные снежной мокротой бумажки дрожали уголками на ветру, уродуя выбранные с любовью фотографии застывших во времени мальчиков и девочек. Среди них Марина заметила и Ванечку. Ванечку, оставшегося расставлять по размеру своих разноцветных динозавров. Здесь же, на покрытой снежной коркой улице, он смотрел глазами-пуговками и пытался слететь со столба – может, хоть так он вернется домой. Чем дальше шла Марина, тем чаще встречались объявления. Уже не только на столбах: на стенах домов, палаток, остановок – везде были лица неморгающих детей. А вот Принца не было, и Марины тоже: их никто не искал.