Я тебя не знаю

Сигнализация перестала пищать, и я резко выдохнула, глядя в глаза Кириллу. Он ничего не сказал, только еще сильнее прищурился, пропуская меня войти внутрь. А мне все труднее и труднее дышать становится. Как? Он ведь ни разу сам… ни разу не поздравил первый, ни разу не намекнул, что помнит. Мы последние годы и не отмечали уже. Я ему какой-то презент символически — он мне вечером цветы и все… и обычный день. Я на работе, он в магазине или по разъездам. Вечером за стол сядем: пару салатов, вино и спать. Ему рано вставать, мне ночью проекты править. Я думала, это уже давно не имеет для него никакого значения. Какой это уже праздник?! Так. Еще одна дата в календаре. Ничего особенного. Это ведь через год — два после свадьбы еще считаешь месяцами, а потом начинаешь десятилетиями, а через какое-то время уже и вовсе перестаешь. Рядом человек и все. И какая разница, сколько. Последний раз мы отмечали наши десять лет в ресторане. А перед двадцатой годовщиной, после его отсутствия ночью еще раз, сильно поссорились. Кирилл вообще уехал тогда на несколько дней. Не позвонил даже. На двадцать первую мы уже не были вместе. Значит, помнил… тогда почему? Тяжесть в груди появилась какая-то невыносимая, словно я через запотевшее снаружи стекло что-то рассмотреть пытаюсь и не могу.

В спину ему смотрю, а внутри все тяжелее и тяжелее. А он по сторонам оглядывается, на товар смотрит. Пальцем по полкам провел, пыль между ними растер, а я на них смотрю, и все тело млеет, так хочется, чтоб прикоснулся. Стер эту разлуку проклятую, стер все, что было сделано и сказано.

— Давно никого не было. Даже не открывали. Вряд ли я здесь свои вещи оставил.

Повернулся ко мне.

— О чем думаешь?

— О том, что совершенно тебя не знаю, — тихо сказала я, и такая горечь разлилась по всему телу. Едкая, противная до слез. Не хранил он здесь вещи свои. Конечно, не хранил. Ведь ему было куда их отвезти… а я. Я еще где-то в глубине души надеялась. Значит, Славик правду говорил — Кирилл-таки жил у своей любовницы. Захотелось немедленно сбежать. Уйти из этого замкнутого пространства, где он так близко. Так невыносимо близко, что мне до боли хочется, чтобы был еще ближе.

— Так что тебе мешает узнать меня?

Сделал шаг ко мне, а я назад попятилась.

— Не хочу… не хочу узнавать. Если за двадцать лет не получилось, то сейчас уже слишком поздно, Кирилл. Пошли отсюда. Нет здесь ничего. В другом месте твои вещи.

— В каком?

Еще шаг ко мне сделал, а я еще один к двери.

— В таком.

Резко дернул меня за затылок к себе. Настолько неожиданно, что я вынужденно за его плечи схватилась. И глаза яростью наливаются. Уже настоящей. Глубокой. А у меня от этого цвета насыщенно-голубого дух захватило, как и от близости его, как и от сильных пальцев, сжимающих мой затылок. Власть. Вот чего я так в нем боялась. Его власти надо мной. Оказывается, она намного сильнее, чем я могла предположить. Намного глубже и реальней, чем раньше. Или это он изменился…

— В каком, мать твою? Хватит говорить загадками. Хватит! У меня не железное терпение. У меня вообще его не осталось. На честном слове висит. Мы в какую-то игру детскую играем? Угадай, за что я обиделась? Угадай, какое дерьмо ты вытворил раньше?

— Моя жизнь — это не игра!

— А моя — игра? Моя жизнь… ее нет, понимаешь? Я ее в твоих глазах ищу, в детях наших, в доме. У меня ее больше нет нигде. А ты не даешь. Ты между нами стены строишь.

— Не там ищешь!

— Так скажи, где искать? Где? Я, блядь, тычусь, как слепой идиот.

Пальцы на волосах моих сжал и в глаза мне смотрит, тяжело дыша. И я в унисон с ним, голодно на губы его полные смотрю, и скулы сводит, каждый выдох горло печет.