Я - твое поражение (СИ)

Идя за рабом, недоумевал: с чего бы Аристотель послал за мной в неурочный час, но ослушаться хозяина дома не мог. Ивитий распахнул двери, и я увидел в зале приёмов величественную женщину в длинном одеянии с золотыми браслетами на предплечьях в виде сплетающихся змей. Женщина стояла ко мне спиной, и я мог отметить только её гордо вздёрнутую голову и разглядеть кончики тёмных волос из-под узорчатого головного покрывала.

— Приветствуй Олимпиаду, царицу македонскую. — Шепнул мне раб и толкнул в спину.

Услышав шорох за спиной, женщина величественно развернулась и сменила меня внимательным взглядом.

— Ты Гефестион, сын Аминтора?

— Да, моя царица.

— Покиньте нас все.

И бывшие в зале рванули во всевозможные проходы, снеся по дороге самого Аристотеля и чванливого Каллисфена, не успевшего отскочить. Оставшись наедине, Олимпиада велела приблизиться, ощупав мои плечи и руки, приказала раздеться.

— Снимай всё.

Я замер, не понимая желания моей госпожи, но Олимпиада и не думала смущаться.

— Снимай все тряпки, которые на тебе.

Стыдясь, я принялся спускать с плеч длинный греческий хитон и, видимо, делал это очень медленно, по мнению твоей матери, потому что она, забыв величие царицы, принялась сама сдирать с меня одежду, вырывая с мясом тончайшую ткань из золотых застёжек. Не успел я опомниться, как стоял совершенно обнажённый, в одной набедренной повязке. Олимпиада презрительно сморщила верхнюю губу.

— Раздевайся полностью.

Как лошадь на рынке, как жертвенного барашка в дворике храма, она рассмотрела меня и вынесла свой вердикт:

— Смазлив. Даже очень.

Поклонившись и кое-как собрав одежду, я поспешил ретироваться, мне услужливо распахнули двери. После Олимпиада долго говорила с Аристотелем, до нас, притаившихся под дверью, долетали только обрывки фраз.

— Каждую ночь… возмутительно… он будущий царь.

— Вот и заканчивается твоё время царского любимица, — противно хмыкнул Каллисфен, а я молча ткнул ему локтем под рёбра.

— Да… Я и сам… обеспокоен. — Голос Аристотеля раздался совсем рядом с дверью.

Мы бросились врассыпную и едва успели, услышав звук открывающейся двери. Едва сдерживая слёзы, я побежал к себе, упал лицом в пышные покрывала, не стесняясь, заплакал.

— Если нас разлучат, кем я буду?! И буду ли вообще?! Хватит ли мне силы выпить яд, как было прописано в романтических повестях?!

Жалея себя, я провалялся так до прихода учителя.

— Я хочу прогуляться с тобой, Гефестион. Тут недалеко. Только надень что-то попроще.

Мы вышли, когда уже прошла дневная жара, и на город опустились ранние сумерки. Миновав несколько улиц, застроенных богатыми особняками, углубились в узкие проходы городской бедноты. Нас сопровождали два раба с тиковыми палками на случай нападения разбойников. Вскоре смысл экскурсии стал мне понятен, как только я разглядел висящие над дверями деревянные и металлические фаллосы: некоторые из них имели крылышки и даже перепончатые лапки. Постучав в одну из дверей, Аристотель ввёл меня в тёмное помещение. В нос ударил запах женского пота, к вони, впрочем, примешивался слабоватый аромат гелиотропа.

— Стевия! Принимай гостей!

На возглас Аристотеля в конце коридора показалась женщина, в небрежно накинутой на плечи хламиде. Щурясь от света лампы, которую несла перед собой, хрипло пригласила в комнату. Обмахнув скамью полой одежды, пригласила нас сесть. Из всех углов дома сквозила ужасающая бедность: покрытые копотью стены давно не знали щёлока и щётки, стол в подтёках вина, кровать под серым пологом с зиявшими на нас дырами.

— О великолепная Стевия! — высокопарно начал Аристотель, протягивая женщине несколько мелких монеток. — Ты не могла бы нам оказать гостеприимство. Твой вечер свободен?

Она надтреснуто расхохоталась, шершавая ручка жадно сжала пальчики с обкусанными ногтями, тем не менее густо окрашенными алым лаком.

— Я вся к вашим услугам!

Переглянувшись, я поинтересовался, зачем учитель привёл меня сюда.

— Всему свое время, — загадочно усмехнулся философ, дожидаясь угощения.

Вино пахло кислятиной да и килики, сосуды для питья, не внушали доверия, имея грязные разводы по краям. Не пригубив купленное угощение, Аристотель ударился в воспоминания.

— Заметь, Гефестион, перед тобой, мой юный друг, самая почитаемая гетера Пеллы, стройнобёдрая Стевия! Ты был мал и не мог знать её, но твои старшие братья, бьюсь об заклад, её навещали. Не так ли, Стевия? Ты знала мужчин рода Аминтора?

— О, это были одни из самых щедрых друзей и горячие любовники. — Не понимая, куда клонит Аристотель, поддакнула женщина, лихо выпив принесённое вино.

— Ты и сейчас принимаешь высокородных гостей?

Бывшая гетера горько захохотала, ударяя себя по коленям, наклонившись вперёд, быстро впала в истерический припадок.

— Стевии больше нет! — принялась выкрикивать, едва ли не ударяясь лбом о столешницу. — Прекрасногрудая Стевия умерла! Я только смертная тень, не сошедшая в Тартар! Взгляни на моё жилище, жестокий гость, и скажи, кто теперь стучится в мою красную дверь? Стала бы я принимать тех, кто мне неприятен? Разве я бы не попросила слуг выставить на улицу такого нахала, как ты?