Я - твое поражение (СИ)

Вот что делает с человеком оскопление, - думал я, провожая взглядом их покачивающиеся от спеси фигуры. Они же похожи на откормленных животных, готовых к закланию.

Но послы обращались с евнухами подчёркнуто вежливо, те были их первыми советниками и, как я подозревал, хранителями государственных тайн. Среди их бесполой клики нашлись и совсем молодые, видимо, подвергнутые операции недавно, не успевшие заплыть жировыми складками, но даже они, погружённые в придворные интриги, уже были испорчены. Я стал свидетелем, как два таких мальчика расцарапали друг другу лица из-за потерянной их господином заколки. Ни один из евнухов не желал уступать права преподнести драгоценность лично. Будучи наблюдателем, я не вмешивался в их ссоры, удерживая и своих царедворцев от необдуманных действий.

В первый вечер, будучи облечённым твоим доверием, я постарался выглядеть скромнее, чем при первой встрече. Только резные фибулы напоминали о моём придворном наряде. Скромно опустив глаза, занял место на низенькой скамеечке справа от трона. Ты, согласно традиции, вошёл последним в длинном одеянии македонских царей, с золотой диадемой правителя на светлой кудрявой макушке. Ты впервые надел корону, и она тебе так шла, что я не выдержал и залюбовался, нарушая правила приёма. Поймав мой восхищенный взгляд, ты сказал мне глазами: «Я рад, но давай соблюдать традицию».

Один из персов, предводитель по имени Рахман, передал послание своего царя. Спустившись с возвышения, именно я перехватил свёрнутый трубочкой документ и, почтительно наклонив голову, подал тебе. Хитрые персы ждали, какие эмоции отразятся на лице сына Филиппа по прочтении документа и обманулись в своих ожиданиях: твои черты остались неподвижны, только величественная улыбка и внимательный взгляд обласкали по очереди всех гостей и, отложив дерзкое послание, ты милостиво протянул им руку.

— Мои персидские друзья! — громко начал, заранее заготовленную речь, я сидел, изящно опираясь о подножье трона, выставив немного вперёд левую ногу, показывая маленькую гибкую ступню в золотой сандалии. Клянусь Асклепием, но персы не отрываясь смотрели на неё, а не на говорившего царевича. Каждый из них гадал, кем мы приходимся друг другу и делали неправильные выводы.

— Они решили, что ты хилиарх, типа самый главный, ну и заодно евнух. — Феликс, взятый с сестрой во дворец, теперь устраивали как могли быт изгнанника.

— Евнух? С чего бы? Разве я похож на дворцовых приживалок?

— Они дикари, Гефестион, и взгляды на любовь у них низменные.

Друг, поначалу не веривший в моё возвышение, со дня на день ждал, что нас вот-вот вышвырнут из дворца, войдя в общение со служанками Олимпиады, временами впадал в отчаянье и таскал потихоньку ворованные вещицы за город, в тайник. Гестии доставалось больше всех. К дворцовому источнику её подпускали в последнюю очередь, после того, как слуги других царедворцев уже наполнили кувшины, показывали на девушку пальцами, сводя сплетни о её немоте, смеялись над одеждой. И все же новые друзья не оставляли меня, а вскоре и я стал в них сильно нуждаться. Вечерами, после дневных тренировок в строю или усталый от кавалерийских атак, я едва доползал до второго этажа, туда, где располагались мои комнаты, и попадал на Елисейские поля. Милая Гестия, добыв всеми правдами и неправдами горячую воду, наполняла для меня ванну, Феликс, вылив на ладони миндальное масло, массировал затёкшие мышцы, на ухо пересказывая дворцовые сплетни, если чувствовал мою грусть, то наигрывал на флейте простые городские песенки.

Спустя несколько дней, я заметил, как у него появилось на пальце золотое колечко. «Обычный подарок за ночь любви», — решил я и не предал этому значения, решив не вмешиваться в сердечные дела друга, но когда нашёл одного из евнухов Рахмана, прячущегося за занавесям в моей комнате, то рассвирепел.

— Предатель! Как ты мог провести перса ко мне! Если узнают, что я тайно встречаюсь хоть с одним их них, моя голова будет красоваться на пике! Ты этого хочешь?

Испугавшись не менее самого евнуха, Феликс упал на колени, схватившись за мой плащ.

— Прости, Гефестион, я не подумал! Я же никогда не служил во дворце, а он подарил мне два ожерелья только за то, чтобы увидеть тебя обнажённым.

— Но зачем, Феликс?!

— Они говорили, что у царя Дария есть любовник примерно твоих лет, прекрасный, как сам Адонис, я же побился о заклад, что возлюбленный македонского царя превосходит всех персидских юношей красотой и благородством! Они выбрали самого, по их мнению, авторитетного знатока мужской красоты… ну, а остальное ты знаешь.

— О Феликс, поистине, если мне и ждать беды, так от самих близких! Уж лучше бы ты был, как Гестия, немой! Олимпиада и так интригует против меня, любой мой жест, неосторожное слово, и я погиб! Вот что, выведи его незаметно, так, чтобы никто не видел и молчи о произошедшем.

Исполнив мой приказ, Феликс не удержался и шепнул на ухо, переодевая для ночи.

— Евнух доложил, что вы одинаково прекрасны.

Смеясь, я рассказывал тебе о произошедшем, а ты нахмурился.