Я - твое поражение (СИ)

— Совсем как я. — Не замечая моих сомнений, продолжал Павсаний. — Был готов на любые жертвы, тебе, наверное, пересказали сплетни о якобы моем вероломстве, по отношению к двоюродному брату, тоже по иронии, именем Павсаний. Нет? Странно, где бы я не появлялся, эта история всегда бежит впереди. Утверждают, будто бы я оболгал своего брата. Было, не спорю, но не настолько, чтобы унизить или объявить его предателем! Я лишь солгал, что он украл драгоценную застёжку царя. За подобное виновника выпороли бы, не более! Я лишь хотел, чтобы Филипп обнаружил на недавнем любимце несколько шрамов и отвернулся от него. Я не желал ему смерти! Неужели я много хотел?

— Нет! Думаю, я бы поступил более жестоко, не раздумывая убил соперника.

— И сначала так всё и было! Царь охладел к нему. Всё-таки шрамы служат украшением только старым воинам, молодым они ни к чему. Филипп вернулся ко мне, я был счастлив. Ровно до тех пор, пока в одном из сражений Павсаний не заслонил собой царя от иллирийского копья и, умирая на его руках, не просил отомстить за поруганную честь. Мой возлюбленный не стал мараться о низменную просьбу умирающего и потому передал её Атталу, тому напыщенному индюку с седыми локонами и тощими плечами. Не захотел сам свершить месть, тем самым ещё сильнее унизив меня.

— Тебя избили?

— Меня изнасиловали. Конюхи Аттала. Напоив и связав, издевались до утра. Единственная мысль, которая давала мне силы выжить, желание уничтожить его.

— Кого? - Осторожно спросил я, ещё находясь под впечатлением от рассказа. Павсаний грустно ответил:

— А ты как думаешь?!

Больше мы на эту тему не говорили. Другие проблемы, готовящееся наступление захватило нас целиком. Не давая ни минуты продыху, ты гонял нас в многочасовые переходы, заставлял сражать по ночам, и даже, когда мы едва не падали со спин лошадей от усталости, кричал, чтобы не смели сдаваться и рубили измочаленные деревянные чурбаны до полного изнеможения.

— Думаете, с афинянами и фиванцами будет легче? — оправдывал непомерные тяготы, свалившиеся на нас, гетайров. — Они прирожденные воины и не отступят, пока вы не снимите у них головы с плеч! Хотите погибнуть, не завоевав даже крупицы славы?!

— Александр, ребята на пределе!

Вымывшись, и только после этого устало падая на ложе, я пытался образумить тебя и дать нашим короткую передышку. Ты смотрел на меня недоуменно.

— Филэ, разве я многое прошу? Ты как никто другой должен понимать меня!

— Я понимаю, любимый, но мы измотаны. Четыре часа на сон и вновь тренировка, даже кони и те не успевают отдохнуть.

— Коней можно заменить, вы же должны научиться быть незаменимыми и, в первую очередь, ты, Гефестион! Потому не трать время на разговоры, лучше поцелуй меня.

Даже в такое напряженное время, ты находил несколько минут для любовных утех. Мы настолько сблизились, что наши тела уже сами находили нужные позы и темпы соитий. Без участия усталых голов, ноющих от тренировок членов, они словно жили своей отдельной жизнью доставляя наслаждение, и, даже отдыхая, не желали покидать друг друга.

«Нет, — думал я тогда, — Павсаний не прав! Разве возможно разорвать настолько прочную связь? Боги с рождения предназначили нас быть вместе!»

Так и думал, но я ошибался.

Мелита, та самая пленница, о которой предупреждал Павсаний, появилась в лагере и не в рабских оковах, а в добротном новеньком хитоне. В плаще, богато украшенном красными и синими нитями.

— Я лишь беру её в служанки.

— И только?!

— Гефестион, тебе не к лицу ревность. Кроме того, я же не спрашиваю, какие услуги тебе оказывает Гестия! С чего бы ты воспылал дружбой к Павсанию и фракийцу Крисиду, оставленному, о хвала Дионису, в Пелле! А про Феликса я уже не говорю! Ты, не спрашивая меня, приближаешь к себе довольно странных типов, в то время как моих слуг обнюхиваешь словно цепной пес!

— Она фессалийка! Её народ известен вероломством!

— Она красавица и это тебя беспокоит?

— Согласен, пусть так. Отошли Мелиту, продай её Карану, или ещё кому другому! Пожалуйста, ради меня и нашей любви, Александр! Я же с ума сойду, если ты будешь с ней добр!

— Успокойся, у тебя опять начнётся жар и лихорадка, филэ. Иди к себе и не думай ни о чём.

Теперь к изматывающим тренировкам присоединилась ещё и тревога. Зная, как легко я заболеваю от собственных фантазий, постарался изо всех сил уверить себя в безосновательности подозрений. И все же…

Прости, на такое мог пойти только безумец или… безнадежно влюбленный.

Я велел просматривать твоё белье. Гестия платила прачкам и слугам для спальни, чтобы они каждую минуту шпионили за тобой. Хотел знать о каждом твоём вздохе, каждом неосторожном слове. Всё более запутывался в долгах, швыряя деньги направо и налево. Не имея поддержки рода, я мог рассчитывать только на твою щедрость. Ты не отказывал, не спрашивая, куда идут дареные тетрадрахмы и даже таланты, а они текли через мои руки неиссякаемым потоком на подарки и подкупы.