Я увожу к отверженным селениям

— Пять человек ко мне! Приготовить костры! — приказал старший сержант, отбиваясь от наседавшего гнуса. Никто не тронулся с места. — Ждете, когда сам отберу людей? Не хо тите по-хорошему помочь советским солдатам?! Гитлеру слу жили, а нам нет?

— Не тяни резинку! Гнус сожрет. Выбери сам людей, — посоветовал молодой ефрейтор, ударив себя ладонью по лбу.

Старший сержант, ругаясь и отплевываясь, вывел пять женщин. Среди них Рита увидела Ефросинью.

— Много пятерых-то... Норму кто за них отработает? — спросила Катя.

— Норму?! — взвился старший сержант. — Свинья желто мордая! Вам сегодня не зачтется то, что вы на дороге сдела ли. Дадите тут сто двадцать три процента, получите горбыли.

Не дадите — на триста грамм посадят. — Глухой ропот, как

185

болезненный стон, вырвался из груди многоликой толпы. Се рые глаза соседки Риты горели злобой, а почерневшие натру женные руки судорожно сжимали топорище тяжелого колуна.

— Наколоть дров для костров! — прорычал начальник конвоя. — Остальные пилить бревна на метровые поленья. При ступить к работе!

— Матушка Ефросинья! Сколько мы с тобой не виделись!

Здравствуй, родная! — с насмешливой издевкой заговорил со баковод, обнажая в улыбке ровные белые зубы. — Иль не рада мне? Целый месяц в разлуке были.

— Чо шнифты пялишь на молодого парня?! Женить на себе задумала? Женись, Митяй! Попы народ охмуряют, загре бешь кучу денег! — развеселился начальник конвоя.

— Женюсь! Боговерующим буду! — под дружный смех конвоиров пообещал собаковод.

Ефросинья повернулась к нему спиной, перекрестилась и взяла топор в руки.

— Пускай дровишек сперва наколет. Не трожь ее, — попросил рябой курносый ефрейтор.

Визг пилы и глухой стук топоров разорвал вековечную таежную тишину. Рита пилила в паре с Катей. Если работая на дороге она думала, что гнус съест ее, то здесь она утратила способность мыслить. Ей казалось, что лицо, облепленное гну сом, превратилось в сплошную незаживающую рану, что вос паленные глаза закроются, чтоб больше никогда не открыться.

— Свежую кровь гнус любит, — прошептала Катя. — Облепили они тебя, не дай Бог. Потерпи маленько... Денька через два пропадут они. — Рита хотела предостеречь Катю, но к своему удивлению услышала, что стук топоров и лязг пил почти умолк.

— Глянь-ка, Ритка, какую комедию ломают бесстыжие, — гневно прошептала Катя. Шагах в десяти от того места, где Рита пилила дрова, дымился небольшой костер. Перед ним на круглом обрезке бревна сидел собаковод. Чуть поодаль стояла Ефросинья. Вокруг них полукругом столпились конвоиры. И

лишь один, ефрейтор, тот самый рябой, что просил не трогать Ефросинью, отошел в сторону.

— Матушка Ефросинья! Соглашайся замуж за меня! Я — боговерующий! Хочешь, забожусь? — собаковод набрал пол186

ную грудь воздуха и громко выругался, — в бога, в Христа, в богородицу, в рот и в нос и двенадцать телег боженят и в каждого божененка, что ростом с маковое зернышко.

— Вот дает! — восхищенно восклицали конвоиры.

— Подженюсь — на руках заношу, мертвечиной кормить стану. Троих беглецов за месяц убил, что не виделись с тобой.

Любишь человечинку, матушка попадья? — продолжал изде ваться собаковод.

— Ты ее с Рексом познакомь! — посоветовал старший сер жант.

— Не пойдешь за меня замуж — кобелю тебя отдам! Он у меня заслуженный, три медали имеет! Подженишься, Рекс, на матушке Ефросинье? Женись, псина, разбогатеешь! — бала гурил собаковод, ласково поглаживая любимого пса.

— Песнями завлеки матушку! — подлил масла в огонь молчавший до этой минуты конвоир.

— Споем, Ефросинья! — оживился собаковод и, скорчив постную мину, загнусавил речитативом: Отец наш благочин ный пропил ножик перочинный и тулуп овчинный.

— Омерзи-и-и-телыю, омерзи-и-ительно, омерзительно-о... — мощным басом подхватил молодой конвоир, ударивший утром Риту.

— Подпевай, матушка! Рекс рассердится! — предупредил собашник и снова завыл. — А для попо-о-о-вской глотки, лишь кусок селе-е-дки, да стаканчик во-о-дки.

— Удиви-и-и-телыю, удиви-и-тельно, удиви-и-тельио... — тон ко, по-бабьи, запищал старший сержант, давясь от смеха.

— Матушка! Голоса твоего не слышу! — рассерженно орал собашник. — Обижают нас, Рекс! Куси свою супругу законную! Фас!

Пес ощетинился, глухо заворчал и, чувствуя, что отпущен на длинный поводок, прыгнул к ногам Ефросиньи. Из жаркой собачьей пасти блеснули острые клыки. Рекс поднялся на задние лапы, а передними уперся в грудь Ефросиньи. Морда его была вровень с ее лицом.