Я увожу к отверженным селениям

— Привести оружие в боевую готовность! — задыхаясь от злобы, приказал старший сержант. Конвоиры сноровисто и скоро, как на ученье, сняли автоматы и отвели предохрани тели. «Вот и все, — успела подумать Рита, — лечь не хочу!

Десять лет... Каждый день вот так... Не лягу!»

Седугин отпрыгнул в сторону.

— Я пристрелю тебя! — крикнул он, направляя дуло сво его автомата в голову старшего сержанта. Лицо начальника конвоя посерело, губы дрогнули, глаза заморгали часто-часто, руки опустились вниз.

— Дурачье! — заговорил Седугин, не повышая голоса. — Расстреляете сразу пятнадцать человек — затаскают. Это вам не одного убить при попытке к побегу. Не слушайте этого психа ненормального. Ста-а-рший сержант! Он на гражданке сапоги чистить будет!.. Их убьете? И меня вместе с ними?

Судья — тайга, а медведь — прокурор? За политических не накажут? И за меня простят? Так думаете? Отпустят. Простят.

А польза какая? Медаль на мягкое место повесят? Стреляйте в меня! Стреляйте в матерей своих! Они вам в матери годят ся... Стреляйте, коль вы звери, а не люди!

Конвоиры глухо заворчали. Двое из них, не ожидая ко манды, закинули автоматы за плечи. Один опустил автомат дулом вниз. Четверо нерешительно мяли приклады в руках.

Палец Седугина оставался на спусковом крючке.

190

— Автоматы на плечо! — сиплым осевшим голосом прика зал начальник конвоя. — Встать! Колонна, шагом арш!

Шестьдесят пять женщин и девять конвоиров тронулись в путь. Заключенные знали, что их ждет в лагере. Один из кон воиров, молодой, здоровый и сильный, шел навстречу неве домой судьбе.

ЕФРОСИНЬЯ

Прошло двадцать четыре дня с того вечера, когда Риту привезли на шестьсот семнадцатый лагпункт. В неведомых Ри те волшебных городах и селах отрывной календарь расска зывал людям, что сегодня второе воскресенье первого осенне го месяца, что со дня рождения младенца Иисуса, подарив шего миру закон любви и прощения, прошло тысяча девять сот сорок четыре года восемь месяцев и пятнадцать дней.

Впервые за пять недель Рите, как и всем заключенным, выпал свободный день. В незастекленные окна бараков врывался удушливый горький ветер. Со вчерашнего вечера горела тай га. Светло-рыжие языки горячего пламени жадно слизывали зелень ветвей, сжигали деревья и траву. Туча густого дыма окутывала лес, растекалась над землей, по-гадючьи заползала в каждую щель. Огонь убивал все живое на своем пути, грозил и самому начальнику лагпункта, и мечущейся в беспамятстве Ефросинье.

— Пятый год в тайге. А такой пожар впервой вижу, — заговорила Катя, напоив Ефросинью.

— Дышать трудно... Раньше тайга горела? — спросила Рита.

— Пожарче горела, но все боле летом, а чтоб такой по жарище осенью — не упомню. Тут в это время дожди за всегда шли. А недели через две заморозки стукнут... Очнулась, кажись... Зовет... — всполошилась Катя. Ефросинья смотрела проясненно и осмысленно.

— Помогите встать, дочки... Посидеть охота, — попросила она.

Рита и Катя посадили больную и прислонили ее к стене.

19]

— Елена Артемьевна, неужто и пособить нечем? — глухо спросила Аня, жалостливо, по-бабьи шмыгая носом.

— Чем я могу помочь, Аня? Любовь Антоновна, скажите хоть вы слово. Вы — терапевт, а я... Кто я? — обратилась Елена Артемьевна к маленькой сухой старушке, с вечера не отходив шей от больной.

Любовь Антоновна вздохнула и отвернулась. Она долго молчала, смотря куда-то вдаль поверх голов сидящих перед ней женщин.

— Мне неудобно повторять вам прописные истины, но та кова участь врача. Y Ефросиньи Милантьевны аритмичный пульс недостаточного наполнения. Температура около сорока, точно не скажу. На фоне жесткого дыхания в легких прослу шиваются сухие хрипы, их можно услышать и без стетоскопа.

Рана на руке воспалена, выделяет гной. Язык обложен сплош ным желтым налетом. Тошнота, рвота, сухость во рту, мутная моча. Ефросинья Милантьевна истощена, у нее нездоровая пе чень, язва желудка и... не буду продолжать. Что пользы, если я перечислю все ее недуги. Главное — помочь больному. Но как? Y меня есть лекарство? Травы, на худой конец? Может, меня послушает лекпом? Вы видели его вчера, а я с ним разго варивала. Порядочный врач санитаром его не возьмет рабо тать...

— Он до лагеря в пивной вышибалой был, — равнодушно, ни к кому не обращаясь, проговорила синеглазая молодень кая девчонка, вчера приведенная в барак вместе с Любовью Антоновной.

— А ты не врешь, Лида? — не поверила Аня.