Я увожу к отверженным селениям

— С Катей посоветуйся, попозже, а я еще с Любовью Анто новной побеседую. Она давно в лагерях, должна знать, как такие взятки дают. Когда-нибудь я тоже научусь взятки да вать... До каких мерзостей доходим... Вы с Лидой одногодки, она тебя скорее послушает.

194

— Поговорю, Елена Артемьевна.

— Пошли, а то заподозрят нас.

Они вернулись на место. Катя оживленно расспрашивала Лиду.

— Вас только двоих вчера пригнали?

— Нет. Девять человек. Меня и доктора в ваш барак, а тех, семерых, по другим развели. Вы еще с работы не верну лись, когда я пришла.

— Чего вчера к дяде Кириллу не подошла?

— Забоялась. Я ему до войны за папаню камнем голову расшибла. Грозился поймать меня... Тюремным отродьем про звал. Y нас в семье никто в тюрьме не сидел... я первая...

— За что же тебя? — равнодушно спросила Катя.

— За язык. Я до анекдотов охочая. Смешное люблю. С

парнем одним встречалась, а он мне анекдот рассказал. Я тем анекдотом с подружками поделилась. Кто-то на меня письмо в милицию без подписи послал. Следователь спрашивал, от ко го первого я анекдот услышала — не призналась я. Скрыла.

На суде говорили, будто я сама сочинила его. Не умею я со чинять, хоть зарежь, не умею. Хотя бы дождь пошел...

— Поди ко мне, — тихо окликнула Ефросинья, шаманив Риту пальцем. Рита вплотную приблизилась к больной.

— Помру я скоро... Без исповеди... Без святого причастия...

без покаяния... Грехи-то мои некому отпустить... Страшно по мирать без отпущения... — отдыхая после каждого слова, гово рила Ефросинья. — Денька три... протяну еще... Кабы собашник... псу не скормил меня... Доведется помирать в бараке...

ты баптисток попроси, чтоб они псалмы царя Давида перед смертью моей почитали... Отступились баптисты от церкви...

От отцов и учителей наших... предания святые хулят... богоро дицу и молитвы отцов не чтут... Священное писание по памяти читают... Хоть и грех от баптисток слушать, а хочу я слова

Божьего хоть от кого перед смертью услыхать...

— Я скажу, Ефросинья Милантьевна... Только, может, вы их лучше сами попросите?..

— Нельзя мне, Рита... Совращать станут в веру баптист скую... Неправильная она... В истинной вере родилась, в истин ной вере и уйду из мира... Возьми адрес... брат мой по нему живет... Вырвешься живой отсюда, отпиши ему обо мне... —

195

Ефросинья сунула в руку Риты клочок бумаги, перекрести лась и со слабым вздохом попросила: — Положи меня... невмоготу сидеть...

Небо нахмурилось. Ветер, злой и холодный, гулял по ба раку. Стемнело.

— Хоть бы тряпок каких, окна заткнуть, — зябко поежи лась Аня.

Рита, помня свой уговор с Еленой Артемьевной, молчала, ожидая, когда Аня заснет.

— Чо молчишь? Я же слышу, что ты не спишь, — обижен но продолжала Аня. — Я тебе один секрет скажу, только чтоб никому ни слова.

— Может, не надо? Услышат другие.

— Спят они все.

— А на нижних нарах?

— Тоже спят.

— Откуда ты знаешь?

— По дыханию слышу. Я чуткая на ухо... Я бежать уду мала.

— Бежать? — испуганно ахнула Рита.

— Тише, людей разбудишь...

— Дождь пошел, Аня...

— И вправду пошел. Прибьет огонь, завтра на работу пой дем.

— Откуда ты хочешь уйти?

— Из зоны.

— Как?

— Завтра моя очередь быть кострожегом. Я в тот раз приметила в заборе одну доску, гвозди еле держатся... Как не прибили ее — отодвину и уйду.

— А часовые на вышках?

— Они не увидят... там самое темное место. Дрова тепереча сырые, после дождя горят неярко.

— А если заметят?

— Пристрелят, только и делов... тут хуже помирать... По смотрела я на Катю. Не хочу такой из лагеря уходить, хоть и жива останусь...

— Тайга кругом... сама говорила, что до пересылки двести пятнадцать километров. Как по лесу пройдешь? Звери там...

196

Не уходи, Аня... погибнешь... — шептала Рита, сжимая руку подруги.

— Звери-то они лучше начальства нашего. От волка аль от медведя на дереве схоронюсь... Сытые они не трогают че ловека. От иродов наших и под землей не спрячешься, не только что на дереве.

— В погоню пойдут, Аня. Катя говорила, что беглецов редко живыми приводят.

— Слышала. Ты думаешь, Ефросинью Милантьевну жи вую оставят? Коль освобождения не дадут?

— Но ты не больная.

— Здоровье не железное, сломится.

— Ну, убежишь ты... А потом куда? Домой нельзя: аре стуют и сюда пошлют.

— Лишь бы вырваться... Y меня тут недалеко с тридца тых годов дядька живет. Фамилия у него другая. То, что род ственники мы, в селе забыли. Да и милиция не знает. Некому сказать им.

— Ох, Аня, боюсь я... Не наделай хуже себе...