— За вранье деньги не платят. Мы — земляки с доктором вчерашним. Дядей Кириллом его зовут. Городок у нас неболь шой, я там почти всех местных знала, а уж его... Папаня мой до войны закладывал шибко, наберется он, заскандалит, а дя дя Кирилл по шее ему накошмыряет и на улицу выкинет.
Папаня пьяный никого не слушал, меня только одну, я сама его из пивной забирала, потому что маманю гнал он. Y дяди Кирилла жена пивница, бабой Марущачкой звали ее, а он вроде как помогал ей. В войну папаню на фронт забрали, а дядю Кирилла оставили, он кривой на один глаз, выбили ему по пьяному делу. Он и сам потом зашибал не меньше папани.
192
В позапрошлом году задрался он с одним сапожником и убил его. Засудили дядю Кирилла, а он тут доктором заделался.
Была б я пивницей, как баба Марущачка, меня б старшей над всеми докторами поставили, — вздохнув, закончила Лида.
Любовь Антоновна улыбнулась краешком губ, Аня пожала плечами, Елена Артемьевна отвернулась, Катя задумалась о чем-то своем, Рита печально молчала.
— Твой дядя Кирилл и так старший, — заговорила Катя, — он на мужской командировке доктором и к нам ходит.
Убил человека — и бесконвойник. Шатается свободно и го рюшка ему мало. А мы... Водички изопьешь, Ефросинья? Схо ронила я тебе малость.
— Побереги ее, не хочется... — отказалась Ефросинья.
— Как бы ее завтра на работу не потащили, — опасливо прошептала Катя.
— Не говори глупости! — сердито оборвала Елена Ар темьевна.
— Зимой нонешней, кому дядя Кирилл освобождение не давал — отказчиком считали, — спокойно возразила Катя.
— А как отказчиков наказывали? — сглотнув подступив ший к горлу ком, спросила Рита.
— В карцер сажали, там морозильник зимой. Здоровый пять ден понудит — калекой выйдет.
— А больные?! — вырвалось у Елены Артемьевны.
— Их ногами вперед из карцера выволакивали и за зоной хоронили. Помню я одну женщину, она ноги себе поморозила, идти не могла, ее за руки к саням привязали и поволокли на работу.
— Но почему же он Ефросинье освобождение не дал?
— Вы как дите малое, Елена Артемьевна. Кирилл — му жик добрый... Он десять освобождений даст бытовикам, за нас его бьют крепко. А потом опять ж е задаром и кобель не лает. Дядю Кирилла задарить надо. А чем его одаришь? Бахи лами, — Катя мельком взглянула на резиновые бахилы, огром ные и неуклюжие, и невесело усмехнулась.
— А из чего бахилы делают — заинтересовалась Лида.
— Из капусты, — басом ответила Катя.
— Не обманывайте меня, я не ребенок.
193
— Не маленькая... сама вижу. А спрашиваешь, как девоч ка трехлетка, что у .матери дознается, откуда дети берутся.
Разуй глаза и погляди. Бахилы делают из покрышек автомо бильных. Идешь по земле и след оставляешь, как грузовик...
Конвою это сподручно. Тяжелые они, большие...
— Неужели такого больного человека на работу погонят?
— Погонят, Елена Артемьевна... Я сама видела, и не раз, — обреченно вздохнула Любовь Антоновна.
— Вы — доктор, вот и скажите им, что она больная, — выпалила Лида.
— Мне и фельдшером запрещено работать. Если б я че ловека обокрала или убила — тогда пожалуйста, милости просим. Восемь лет я на общих работах. В чем виновата, сама до сих пор не знаю. Держат в лагерях, значит так надо. Два раза писала в центр, просила разобрать мое дело. Ответ один: «Для пересмотра дела оснований нет». Тройка всегда права.
— Неужто не разберутся? Так на вечные времена и бу дете вы во врагах ходить?
— Разберутся, Рита, да нас в живых тот разбор не заста нет... «При жизни нужен добрый ужин...» Майков... Любила я его когда-то... Кажется, что это было в прошлой жизни, до рождения.
— Пойдем, Рита, я тебе на ушко два слова скажу, — позвала Елена Артемьевна. Они отошли к двери. Женщины сгрудились на нарах, подальше от входа, и поблизости не было видно ни одной. Елена Артемьевна обняла Риту за шею и зашептала ей прямо в ухо: — Y меня кольцо есть обручальное... Я его даже для Бо реньки не продала. Память одна единственная осталась. Не нашли его при обысках. Я спрятала хорошо. Ты поговори с Лидой, может, она сумеет Кирилла уговорить, чтоб Ефросинью от работы освободили. Отдам я кольцо... Бог с ним...
— Не получится у меня, Елена Артемьевна... Не умею я, — чувствуя, что вот-вот она расплачется, Рита замолчала.