Я вам любви не обещаю

Всю последнюю седмицу Олеся пребывала в скверном расположении духа. Она написала Вершинину о том, что оценила благородный порыв и понимает его мотивы, потому как сама испытывает весьма схожие чувства, но раз не дано быть вместе, почему бы не остаться друзьями, ведь тому нет никаких препятствий. Однако ответа на своё письмо она не получила. Толи оно не дошло до Константина Григорьевича, толи он не пожелал ей ответить, гадала Олеся. Ей хотелось, дабы первое было причиной такого молчания, довольно уже и того, что Бахметьев пренебрегал ей долгое время, не отвечая на её письма.

Правда, как выяснилось, Георгий Алексеевич не отвечал, потому, как попросту отсутствовал, а вот Вершинин явно был в Петербурге. Олеся знала то доподлинно, потому как слышала, что маменька её интересовалась у Бахметьева, отчего поручик перестал бывать у них, на что Георгий Алексеевич ответил, что причина ему не известна, но на службе Константин Григорьевич появляется исправно. Уж такое зло взяло её при этом, что она насилу скрыла ярость, бушевавшую в душе, и досидела вечер, и ужин, на который остался её наречённый, с невозмутимым выражением лица и даже сумела улыбнуться, когда Георгий Алексеевич высказал какую-то остроту.

Но стоило ей остаться одной в опочивальне, девушка дала волю ярости, что так тщательно скрывала. Достав из комода письмо поручика, она разодрала его на мелкие кусочки, а после смела с туалетного столика духи, расчёски, гребни и прочую мелочь вместе с обрывками злополучного послания, после чего разрыдалась, повалившись на кровать.

Наверное, именно в такие моменты, когда душа сметена, а разум омрачён переживания, в голову приходят столь нелепые мысли, что следовать им совершенно неразумно, более того опасно. Выплакавшись, mademoiselle Епифанова поднялась с кровати и, невзирая на поздний час, принялась приводить себя в порядок без помощи камеристки, поскольку свидетели ей были не нужны.

Причесавшись и заколов роскошные медно-рыжие локоны шпильками в пышный узел на затылке, девушка прошла в гардеробную. Отыскав среди прочей одежды довольно скромное платье темно-синего цвета, пуговицы у которого были спереди, и облачиться в которое она могла без посторонней помощи, Олеся поспешила переодеться. Нашлась в гардеробной и ротонда с глубоким капюшоном, почти полностью скрывавшая лицо.

Выглянув в будуар и убедившись, что камеристка ушла ужинать вместе с остальной челядью, Олеся проскользнула в коридор и поспешила к лестнице, ведущей к чёрному ходу. На ночь все двери в доме запирались, закрыта на засов была и дверь с чёрного хода. Отодвинув задвижку, Олеся вышла во двор, подпёрла дверь снаружи, дабы она не распахнулась сквозняком, чуркой, что не успели убрать, после того, как кололи накануне дрова, и направилась прямиком к калитке в ограде, что окружала особняк и небольшой садик вкруг него.

Само собой, девице из приличной семьи не стоило показываться на улице одной без сопровождения в столь неурочный час. Ночной Петербург жил совершенно иной жизнью, это тебе не днём прогуляться по Невскому проспекту, раскланиваясь со знакомыми. Подобная прогулка могла закончиться весьма печально, но Олеся была настолько зла на Вершинина, что не думала о подстерегавших на каждом углу опасностях. Она вполне благополучно обогнула особняк Епифановых и вышла на набережную.

Клокотавшая в душе злость и обида придали смелости. Олеся отчаянно замахала руками, когда заметила приближавшуюся пролётку. На её счастье коляска оказалась свободна, и извозчик согласился отвезти её по названному адресу. Правда, плату потребовал вперёд. Вынув из ридикюля купюру, Олеся вложила её в грубую ладонь возницы и откинулась на спинку сиденья, стремясь укрыться от посторонних глаз в тени, отбрасываемой крытым верхом коляски.

Вскоре экипаж остановился на Гороховской улице напротив подъезда доходного дома. Выбравшись из коляски, Олеся застыла в нерешительности. Само собой, что Вершинин проживал в этом доме не один, и где именно следовало искать его апартаменты, девушка не знала. Оставалось обратиться за помощью к швейцару. Надвинув капюшон ротонды, как можно ниже, mademoiselle Епифанова, приподняв юбки, поднялась на крыльцо и постучала в двери парадного.

Дверь со крипом приоткрылось и показалось недовольное заспанное лицо швейцара, обрамлённое пышными усами и бакенбардами. Окинув беглым взглядом посетительницу и отметив добротную и дорогую одежду, сшитую на заказ, слуга шире распахнул двери и ступил на крыльцо.

— Чем могу служить сударыня? — склонился он в лёгком поклоне.

— Мне бы с господином Вершининым увидеться, — глухо ответила Олеся.

Швейцар кашлянул в кулак, обтянутый грязной белой перчаткой и попытался рассмотреть лицо женщины в неясном свете фонаря над парадным.

— Дома-с, его благородие будут, сударыня, — ответствовал он, отводя глаза.

— Где я могу его найти? — поинтересовалась Олеся.

— Вам надобно подняться по лестнице на последний этаж, — отвечал слуга. — Дверь направо будет.

— Благодарю, любезный, — проскользнула мимо него Олеся.