Я видел, как живет Италия

В этот раз ей потребовалось два года, чтобы заметить свою ошибку и вернуть Рафаэле к родному очагу; на всякий случай ему порекомендовали вести себя безупречно, так как за ним будут следить.

Рафаэле, радуясь вновь обретенной свободе, обручился. Между тем банда Тандедду терроризировала округу. Грабежи, убийства, похищения, вымогательства продолжались под носом у бессильных властей, натыкавшихся всюду на стену omerta — молчания.

На основании анонимного доноса полиция решила забрать в третий раз исполненного почтения к законам столяра. Но теперь Воэлле сказал «нет». Смиренный агнец обозлился. Вооруженный метким глазом, ружьем и небольшим количеством патронов, он натянул свои семимильные сапоги и ушел в леса. И все изменилось. С выходом на сцену этого неутомимого борца, первоклассного стрелка, грозного упрямца даже в песнях плакальщиц появились ноты надежды.

Боэлле был способен шагать восемь дней и восемь ночей кряду, не останавливаясь для того, чтобы попить, поесть и отдохнуть. Тандедду могли теперь спать только вполглаза, не спуская пальца с курка, в постоянном ожидании беспощадного мстителя. Каждый мог себе представить, какой поток крови польется с гор в долины. Епископ предпринял путешествие, чтобы выступить посредником. Мститель-одиночка продиктовал свои условия: бандиты — а их было человек тридцать — должны сдаться властям, сознаться в своих преступлениях, покаяться и искупить свою вину; он же, Рафаэле Флорис, по прозвищу Боэлле, не станет требовать возмещения за свою поруганную честь. Среди Тандедду возникли разногласия. Они нервничали и спорили. Каждый день между членами банды вспыхивали ссоры. В одной из них лишился жизни молодой брат главаря. Другие стали сдаваться.

Дела шли на лад, и столяр уже предвкушал конец своих мытарств, когда одно происшествие чуть не испортило всего дела. Рафаэле только что напился из источника и прилег отдохнуть невдалеке от него в тени дерева. В это время появились три ничего не подозревавших карабинера. Они были настороже, но все же весело переговаривались. Карабинеры умылись и попили, не видя беглеца, голова которого была оценена; он лежал в траве в десяти метрах от источника, готовый уложить их.

— Клянусь мадонной, — говорит Флорис, поднимая стакан для торжественной клятвы, — что я ничего так не желал, как пощадить эти три жизни. Но в то же время я не собирался расстаться ни со своей шкурой, ни со своей свободой. Казалось, все обойдется. Но вот перед самым уходом одному из них вздумалось помочиться.

Он медленно пошел к тому месту, где прятался Флорис. Выхода не было. Беглец, не колеблясь, спокойно навел ружье на карабинера.

— Ни с места, Виченте, или читай молитву.

— У меня трое детей, — пробормотал несчастный.

— Ты их увидишь, если у тебя хватит решимости понять, что твоя смерть нужна мне не больше, чем моя собственная. Положите оружие и уходите все трое. Потом вы вернетесь за ним. Я его не трону.

Карабинер раздумывал. У него было столько мыслей, столько морщин на лбу, комментирует Боэлле.

— А моя честь? — спросил наконец карабинер.

— Пусть я умру без исповеди, если скажу кому-нибудь хоть слово. Но вы тоже должны будете молчать.

Представители закона стояли как изваяния. Если бы одному из них села на нос обыкновенная муха, то при малейшей попытке согнать ее Флорис выстрелил бы, начав бойню. Все это понимали. С другой стороны, более почетно умереть с пулей в сердце; чем жить, бросив свою винтовку.

— Судьбе было угодно, чтобы все трое оказались женатыми. Любовь к семье и обещание молчать взяли верх. Они ушли, не оборачиваясь, и не заставили меня стать убийцей.

Однако этот случай напомнил ему, что каждая минута, прожитая среди опасностей, каждый шаг, пройденный в зарослях, ведут к тому, что его окончательно причислят к бандитам, к «отчаянным». Он же хотел жить, хотел снова увидеть свою невесту. И он принялся выслеживать Тандедду днем и ночью. Так продолжалось долгие недели. Убийца был всегда окружен охраной.

Лилла удивляется:

— Почему вы не стреляли в него издали?

Флорис улыбается, не отвечая; едва уловимый жест передает его затруднение: вы, иностранцы, не сможете понять. Карта вразумляет нас:

— Если бы он пролил кровь, все началось бы снова.

Наконец однажды ночью Боэлле застал Тандедду спящим и, приставив ему между глаз дуло своего ружья, грубо разбудил его.

— Пощади меня, — взмолился Тандедду.

— Я пощажу тебя, — обещал отшельник. — Но если ты в течение двадцати четырех часов не сдашься, я настигну тебя, где бы ты ни был; это так же верно, как то, что меня зовут Боэлле.

Сказав это, он удалился и спокойно вернулся домой в Оргозоло. Он знал, что Тандедду подчинится. А жители деревни, увидев, что он вернулся, вздохнули с облегчением — раз Боэлле снова здесь, значит, война окончена.

— А теперь поедим, — заключил Рафаэле.

— Но… Тандедду действительно сдался через двадцать четыре часа?

Пораженные, они широко раскрывают глаза, а столяр отворачивается стыдливо, как при неожиданно вырвавшемся неприличном слове. Учитель тайком делает нам знаки: ну конечно же!