«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

Тогда это сходство «с формальной точки зрения» можно было объяснить эпигонством. Но далеко идущее сходство в тактике, в организации, в воспитании, в конце концов, отпечатывалось в картине мира партийных активистов, формировало у них сходные личностные черты, что способствовало филиации идей. Вспомним, что именно в это время Сталин настоятельно рекомендовал руководству СЕПГ легализовать бывших нацистов:

Тов. Сталин говорит, что это было бы неплохо. Были же в фашистской партии патриотические элементы. Их надо завербовать на свою сторону. Может быть, взять кого-либо из средних деятелей бывшей нацистской партии или из бывших лидеров. Такие люди, вероятно, есть. […] В фашистской партии было много людей из народа[579].

С точки зрения сложившегося в 1930-е годы политического режима Михаил Данилкин – человек партийной нормы, т. е., воспользуемся интерпретацией М. Фуко, представлял собой «кристаллизацию опыта целого ряда властей»[580].

Отметим, однако, что партийные нормы отнюдь не были лучеобразными, вытянутыми по струнке. В них был предусмотрен коридор возможностей. Иначе говоря, равенство дополнялось ранговыми преимуществами; самоотверженный труд – идеалом зажиточного и культурного быта; аскетизм – легализацией потребительских практик; принцип критики и самокритики – поддержанием авторитета начальства. Иными словами, норма размещалась в интервале между этими полюсами. Власть расставляла акценты, то сужая коридор возможностей, то расширяя его. Так, в 1946 г. Сталин вновь обратился к идее самокритики:

Человек, который не способен сам себя критиковать, проверять свою работу, каждый день к исходу дня не задавать себе вопроса: «А как я сегодня работал?» – такой человек, он не может быть советским человеком, такой человек – трус. Скажу больше. У этого человека нет мужества сказать правду о себе[581].

Утверждать, что М. Данилкин колебался вместе с партийной линией, было бы неверно. Ему случалось попадать в такт властной музыке. В разоблачении космополитизма, например. Или в недоверии к евреям. Разоблачая сионистов, Данилкин не мог знать, что фактически повторяет слова Сталина, записанные на заседании Президиума ЦК КПСС:

Любой еврей-националист – это агент америк[анской] разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов[582].

В этом случае М. Данилкин угадал, в других случаях – нет.

Он всегда находился на самой границе нормы: там, где одобрялся аскетизм, проповедовалось равенство, требовались критика и самокритика, признавались демократические формы социальной организации. Право красноармейцев расстреливать без суда и следствия трусов – командиров, например. В такой ситуации для М. Данилкина всегда существовала опасность оступиться, соскользнуть, перейти невидимую границу и оказаться в лагере врагов партии – троцкистов. Он вряд ли подозревал, что пущенное им в оборот словечко «аристократия» для презрительного обозначения партийных чинуш на самом деле принадлежало Л.Д. Троцкому:

В СССР неравенство не смягчается, а обостряется, притом не по дням, а по часам. Приостановить этот рост социального неравенства невозможно иначе, как революционными мерами против новой аристократии. В этом, и только в этом, суть нашей позиции[583].