«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

– Вы не можете и не умеете опровергать Н. в его идеях; поэтому-то вы придираетесь к случайным выражениям и выводите из них невероятные по своей нелепости заключения; эта придирчивость к словам составляет постоянное свойство мелких умов; кроме того, она замечается особенно часто в полицейских чиновниках, допрашивающих из усердия к начальству, сбить допрашиваемую особу с толку и запутать ее в мелких недоговорках и противоречиях.

– За кого вы меня принимаете?

– За того, кто есть вы на самом деле, – за глушителя новых дарований, за лживого почитателя классиков.

– Давайте не будем бросаться острыми словами. Как бы вы поступили на моем месте?

– Вот как: если бы я обнаружил в рукописях то, что «автор, безусловно, хорошо знает советскую литературу и любит ее», что у него есть широта постановки вопросов, искренность, внимательность, стремление тесно связать произведения литературы с жизнью, имеются свой голос, вдумчивость, серьезность, то я бы отнесся к его труду с самым горячим и таким же искренним участием.

– В чем бы оно состояло?

– Я бы пригласил автора в Москву, внимательно обсудил бы с ним каждую работу, посоветовал, что и как нужно исправить, а потом с жаром стал бы продвигать ее в печать. Не в этом ли для вас лично вся суть новой коммунистической морали?

– А если бы вам автор ответил: не могу приехать в Москву.

– Почему же он не может приехать?

– Человек семейный, имеет определенную работу, да к тому же у него и денег нет на поездку.

– Эка беда! Я бы пошел к редактору журнала, а то и к самому Фадееву¹⁴⁾ и словом бы ему: «Прислана интересная, редкая в наши дни рукопись. Но автор ее находится в неважном положении… Ему надо срочно помочь материально за счет тех статей, которые предусматривают огромные расходы на так называемые творческие отпуска». У вас только одно препятствие: имеете дело с человеком, который не состоит членом литературного фонда.

– Опять насмехаетесь… Я так не могу с вами разговаривать.

– Вы не курсистка, а один из литературных пастырей. Извольте слушать правду.

– Вы все время говорите мне колкости.

– Где нет желчи и смеха, там нет надежды на избавление. Где нет сарказмов, там нет и настоящей любви к человечеству… Покрепче запомните это, на носу себе зарубите (хотя вы и считаете меня молокососом): таланты появляются и проявляются не вдруг. Их надо вовремя заметить, любовно и активно поддержать, осмеять, если уж на то пошло… Что бы случилось с Гоголем, если бы к нему отнеслись так же, как вы отнеслись к Н.?

– Нашли с кем сравнивать.

– А вам разве не известно, что и Гоголь начинал, делал первые шаги, был безвестным человеком. А как участливо тепло относились к нему Пушкин и Белинский. Они игнорировали все официальные представления о таланте человека.

– Но это же величина!

– Да бросьте же дурака валять. Величина, талант… Неужели на Руси запрещено появляться новым дарованиям? Или вы боитесь, что появление нового дарования отразится на самочувствии таких, как Симонов?

– Почему вы его так не любите?

– Потому, что он не поэт, а ловкий ремесленник. Слава у него не по заслугам.

– Кого же вы считаете поэтом?

– Любого литератора, который подходит под определение: «С высшей точки зрения, поэтами можно назвать тех людей, которые из эпохи в эпоху раскрывают перед нами страдания человечества, а мыслителями – тех людей, которые отыскивают средства облегчить и исцелить эти болезни». Поэты из века в век возвещают человечеству его страдания… Симонов далек от этого требования, как небо от Земли.

– Это было сказано в прошлом веке, а сейчас иная эпоха.

– Или горя нет, страданий?

– Сейчас все охвачены пафосом созидания.

– А все ли?

– Сейчас всем легко и радостно живется.

– Глупости. По личному самочувствию не судите о самочувствии всех.

– Что же, по-вашему, Симонов должен грусть-тоску навевать?

– Да! Но не такую, какую он навеял на сборники «С тобой и без тебя». Видно, мелодрама с актрисой – высшее и единственное горе, которое испытал Симонов в жизни… А пока не глотнешь горя – не станешь поэтом! И тоска (не унижение) – одно из самых сильных и освежающих чувств человека. Тоска по Родине, по призванию, по лучшему будущему – одно из движений жизни. Бесшабашные натуры ни о чем не тоскуют. Им все трын-трава. Они живут по правилу: лишь бы день провести, лишь бы мне было хорошо. От такого человека не дождешься ничего хорошего, возвышенного. Именно тоска по лучшему будущему заставила Чернышевского написать «Что делать?». Этой тоской глубоко пропитаны многие произведения тех, кого мы считаем классиками, которых желаем превратить в пугала для тех, кто стремится сделать кое-что значительное в литературе.

– Ладно. Оставим в покое Симонова. А кого бы вы из современных писателей отнесли к классикам?

– Я ценю «Хождение по мукам», «Железный поток», «Тихий Дон», «Чапаев», «Необыкновенное лето», «Как закалялась сталь», «Василий Теркин», «Молодая гвардия», но с определением в классики нет смысла торопиться. Это сделает за нас время. Не будет создано лучших произведений об этом – будет считаться классикой то, что уже есть. Классика – лучшее из сделанного.