«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

– Ну, а роман «Счастье» [Павленко¹⁵⁾] как вы считаете? Хороший роман. Один Воропаев чего стоит!

– Воропаев действительно хорош: у него очень много от Базарова и Рахметова. Но почему же он так одинок? Вы же не стараетесь стать Воропаевым?

– Как вам сказать…

– А так и скажите: «Роман я прочитал, он мне понравился. Но в Воропаевы меня не тянет. Он для меня чужой и непонятный».

– Вы за кого же меня считаете?

– За того, кто вы есть на самом деле: за живого почитателя классиков, за поверхностного ценителя явлений современной литературы, за глушителя новых талантов… Меня бесит ваше равнодушие к Воропаеву.

– Но мне от этого не жарко, не холодно.

– Конечно, я не Симонов. Мои мнения, кроме хлопот, никакой выгоды вам не принесут. Вам тогда жарко, когда невыгодно, а холодно, когда надо выносить свои суждения о чем-то, брать на себя ответственность.

– Как вы были нигилистом, так им и остались.

– К вашему сведению: томики сочинений нигилиста сопровождали Ленина в далекую сибирскую ссылку, а как бы отнесся к вашим писаниям Ленин, еще не известно.

– Не хвастайте.

– Не хвастаюсь, а горжусь. Чем же гордитесь вы? Рецензиями на Н.? Подхалимством к Симонову? Трусостью и равнодушием? Умением произносить трескучие слова?

– Ладно, ладно! Пока. В классики вас все равно не зачислят.

– Зачислять можно на казенную службу, но не в классики русской литературы. Вашей хулы и проклятий, признаться, не пугаюсь… А вот таких, как Н., жалко. Прямо-таки готов зареветь оттого, что ничем не могу помочь.

По пути домой Дмитрию Ивановичу вспомнились два важных изречения Гоголя: «Слава не может дать наслаждение тому, кто украл ее, а не заслужил»; «В русском сердце всегда обитает прекрасное чувство взять сторону униженного». Он сжал все свои наблюдения и взгляды в краткий монолог: «Слабые, дряхлые, бесцветные и бездарные писатели подчиняют свою деятельность прихотям общественного вкуса и капризам умственной моды. Но писатели, сильные талантом, знанием и любовью к идее, идут своей дорогой, не обращая никакого внимания на мимолетные фантазии общества… Это и есть классика. К этому остается лишь добавить: поэт – или великий боец мысли, бесстрашный и безупречный “рыцарь духа”, или же ничтожный паразит, питающий других ничтожных паразитов мелкими фокусами бесплодного фиглярства. Середины нет. Поэт – или титан, потрясающий горы векового зла, или же козявка, копающаяся в цветочной пыли».

6. Л.Н. Толстой и его критика теории «непротивления злу»

Бородатый, странно одетый автор приволок объемистую рукопись, названную им «Война и мир». Приволок, положил, отдышался и произнес:

– Двенадцатая редакция! Каково? Вы представляете, что это значит?

– Бумаги много испортили… Беспокойный же вы человек. И зачем вам возиться с этим? Вы же граф.

– Знаю, что не конюх, – зло хмуря брови, ответил бородатый автор. – Вы замечаете только испорченную бумагу. А сколько кусков моего графского мяса осталось в чернильнице? Или это пустяки?! Спокойствия я не хочу, ваша светлость. Спокойствие – это душевная подлость.

– Но не сердитесь на меня, граф. Право, я вас не хотел обидеть. Давайте посмотрим, что у вас получилось… Вы, вероятно, убрали публицистические отступления?

– Немного сократил. Некоторые перенес в конец романа. Без них нельзя.

– Вы отстали, граф. Сейчас форме придается исключительное значение.

– А к чему форма, если нет доброго содержания? На интрижках, на комедиях далеко не ускачешь. Надо жизнь знать, уметь страдать и блаженствовать, любить и ненавидеть.

– Обилие публицистических отступлений портит ваш роман.

– Чем же? Настало время говорить прямо, обнаженно, а не намеками, не аллегориями.

– Это ваше личное мнение. А я придерживаюсь общих вкусов, общих течений.

– Настоящий роман – не мотылек. Он должен иметь долголетие. Без публицистических отступлений он так же неустойчив, как и большое здание без надежных балок.

– С отступлениями трудно читать.

– Настоящее произведение должно читаться трудно – надо давать мысленную нагрузку читателю.

– Не любит этого современная публика. К вам недружелюбно отнесется и пресса. И на лауреатство вы не сможете рассчитывать.

– Мнение газет переменчиво, как осенняя погода. Рангов в литературе я не признаю.

– Но вы обязаны считаться со вкусами нашего взыскательного читателя.

– А кто он такой?

– Э-э! Вы, вероятно, слабо связаны с народом. Вы знаете, как возросла грамотность людей!

– Тем лучше! Значит, публицистические отступления особенно нужны – прямо, ясно выраженные мнения автора. Без аллегорий, без гипербол и всего остального… Что же касается связей с народом, то они всегда мне кажутся недостаточными… Правда, я не брезгую толковать с мужиками, с калеками, с арестантами, со вдовами и даже с пьяницами. Люди же они! Меня кровно интересуют их жизнь, их думы и настроения. И жалобщики меня осаждают каждый день. Что ни жалоба, то и новость – сюжетная ситуация, новый характер, новая идея. В жалобах все есть в зачаточном виде – и трагедии, и драмы, и комедии, и мелодрамы.

– Да разве в этом связь с народом? Надо бывать на митингах, на собраниях, там, где люди работают.