«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

[…] Закончил работу над вершиной своего творчества – трагедией «Жертва обстоятельств». .Страшная правда жизни сама по себе вылилась из души моей. Вылилась и хорошо во всех отношениях легла на бумагу. Есть все: и горячие чувства, и мудрость, и сюжет, и нужные слова, нужный тон. Частности и целое слились воедино, как монолит. Это творение свое я могу смело приравнять к таким памятникам литературы, как «Слово о полку Игореве», «Памятник» Пушкина, «На смерть поэта» Лермонтова, «Письмо к Гоголю» Белинского, «Во весь голос» Маяковского[331].

В то же время газеты печатали длинные списки лауреатов Сталинской премии: М. Бубеннов, С. Бабаевский, Е. Мальцев, В. Попов…

Михаил Данилкин полагал, что он пишет не хуже. Только его зажимают и не публикуют потому, что «в литературно-издательских организациях» торжествуют холопский дух, чинопочитание, страх перед свежим словом, угодничество литературным генералам – «модным писателям», пресмыкательство перед сильными мира сего[332]. И так будет до тех пор, пока ЦК не наведет в них порядок: «Без вмешательства Кремля такую серьезную и важную задачу не решишь, путь для Гоголей и Щедриных не расчистишь»[333].

Михаил Данилкин уточняет свое кредо: для настоящих писателей «нет чинопочитательского холопства, а есть служение какой-то истине, идее. Для них действителен лишь один закон – правда истины, какой бы горькой и соленой она ни была… и в советских условиях они обязаны иметь личные наблюдения над жизнью, личные мнения, личные суждения о людях»[334].

«Правда истины» – очень неуклюжее выражение. Надо сказать, что Михаил Данилкин с художественным словом обходился по-свойски, не чурался ни тавтологии, ни смешения стилей, ни употребления архаизмов, вроде «алщности» с устойчивым эпитетом «жидовской»[335]. Это ему не мешало считать себя крупной литературной силой, законным претендентом на должность Гоголя или Салтыкова-Щедрина. На одном из первых допросов Михаил Данилкин признал свою основную вину в том, что

…поддавшись воздействию ряда частных обстоятельств, вывел из строя активных работников себя как человека, доказавшего практически свои способности к серьезному и крайне нужному литературному труду, достигшего определенных результатов и творческой зрелости.

Я не оправдал надежд честных, упорно работающих советских людей, которые верили мне и искренне хотели видеть меня воинствующим большевистским литератором[336].

Честный писатель – фигура более важная, чем партийный или военный начальник. «100 секретарей обкомов, 1000 генералов легче найти, чем одного Гоголя»[337].

И как большевистский литератор он нашел себе иного антипода – Константина Михайловича Симонова.

«Что касается моей неприязни к Симонову – на нее имею право. Кто может мне запретить иметь о нем личное мнение?» – писал М. Данилкин в обком КПСС[338].

Он-де «не поэт, а ловкий ремесленник. Слава у него не по заслугам»[339]. Ее выковали в Кремле. «Будьте уверены: из таких, как Симонов, Гоголь и Щедрин не получится, он им страшен»[340].

Как водится, свою литературную оценку М.Т. Данилкин подкрепил оценкой классовой:

[…] Прикиньте-ка: какой величины дистанция между Симоновым и рядовым рабочим, колхозником?

– Но он сам когда-то был токарем.

И лорд Бивербрук вышел из самых низов[341].

Министр авиастроения в военном кабинете У. Черчилля здесь был помянут всуе. Барон Бивербрук начинал свою карьеру биржевым маклером в Монреале[342].