«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

А ведь людей «с паром вместо души» ужасно много вылезло сейчас на поверхность. Великолепно расправляется с этими людишками И.В. Сталин. Как клопов из сгнившего дивана, вытравляют сейчас аракчеевцев-марристов из всех академических нор. Может быть, дойдет когда-нибудь очередь и до более нам близких участков гуманитарных наук, где вредительства (и объективного, и субъективного) не меньше![411].

Михаил Данилкин здесь явно пытается укрыться в полах шинели вождя, чтобы невозбранно высказать собственные мысли. Это сугубо прагматическая позиция, но не только. Для молотовского газетчика Сталин оставался главным идейным наставником. Михаил Данилкин отдавал себе отчет, что пишет крамолу: «Жутко жить с такими мыслями, их можно высказать разве бумаге или кобыле. Людям говорить этого нельзя: слишком много политиканства и доносничества»[412]. Людям нельзя, но вот Сталину можно – Сталину со старых портретов – человеку, мыслителю, борцу, товарищу[413].

М.Т. Данилкин понимает, однако, что Сталин стал другим: «Сталин-демократ, по-моему, кончился тогда, когда ликвидировал совнарком и восстановил министров, когда устранил военкомов и заставил надеть погоны, когда сам лично напялил мундир генералиссимуса»[414].

Но ему кажется, что не все потеряно, вождя можно переубедить. М.Т. Данилкин пишет Сталину: снимите мундир.

«Не слишком ли большое значение придаете Вы, сын сапожника, этой аккуратной, пестрой, щегольской форме? Вы – заслуженный военачальник, и вряд ли кто может это оспаривать. Но Вам все-таки куда больше подходит прежний костюм – простой, строгий, без галунов и обилия красных полос». Вернитесь к людям труда: «[…] их одежда не только не криклива, но пока и не богата»[415].

Тема одежды в обращении к Сталину имела значение принципиальное. Общественное неравенство в послевоенные годы проявлялось во внешнем виде людей – обуви, носильных вещах, да еще в телосложении. Худые, часто изможденные люди в ватниках, старых армейских шинелях – на одной стороне социального мира; румяные, осанистые, одетые в новое, добротное и чистое – на другой. Все остальные признаки социальных привилегий были скрыты за стенами домов. И нужны были сыскные способности Михаила Данилкина, чтобы разглядеть в квартире начальника ОРСа не просто бачок для подогрева воды, но бачок «оцинкованный»[416].

Сталин, надевший нарядный мундир, – пусть на портретах – становился вождем не людей труда, но новых аристократов.

В текстах М.Т. Данилкина образ вождя становился амбивалентным, двойственным, нечетким. Он, подобно статуе Януса, возвышался на границе между людьми труда и речистыми, шумливыми рыцарями краснобайства, которые «[…] почти ничего не умеют делать практически, явно трусоваты в поступках, в делах. […] бьются за чины и дипломы»[417]. «Доверчивый народ» видит в нем своего избавителя и защитника, уповает на чудо[418]. На деле же он стал предводителем новой аристократии. Вспомним: «Сталин-демократ кончился». Он никого не сможет спасти.

«Я не верю, что Землю сотворил один бог. Не верю и в то, что один человек способен спасти Россию… Не верю и в то, что один человек составляет эпоху. Так могут думать фараоны, а не марксисты»[419].

Здесь М. Данилкин полемизирует с А. Барбюсом, его книгу «Сталин» он читал и даже цитировал в письме к вождю. Читаем у А. Барбюса: «Это человек, который заботится обо всем и обо всех, который создал то, что есть, и создает то, что будет. Он спас. Он спасет»[420].

Тем не менее Михаил Данилкин пишет и пишет Сталину. Пишет и ждет. Вдруг образумится, прислушается к сильному аргументу: задуматься о вечности, подумать, кем он войдет в историю – революционером или заурядным государственным мужем в раззолоченном вицмундире.