«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

Итак, источником второй власти является еврейский дух. Ее носителем – новая аристократия: какая власть, такая и политика, особенно карательная. Михаил Данилкин старается растолковать своему читателю, что нельзя всю жизнь держать «[…] в зоне политических подозрений так называемых запятнанных людей: бывших кулаков, их сынов и даже внуков, почти всех, отбывших наказание по суду, плюс к этому репатриированных, бывших военнопленных, власовцев и т. д.»[439]. Это политически неправильно: «[…] как же это так получается? Советская власть год от года крепнет, а число ее врагов внутри страны не уменьшается, а возрастает?»[440]. Это также несправедливо и по отношению к этим людям. У них нет возможности исправиться. Данилкин не просто пожалел лагерников, он не увидел социального смысла в их сидении. Из мест лишения свободы человек должен вернуться исправившимся, сознательным строителем социализма, а так не получается. «Тюрьма в советских условиях должна не разрушать, а укреплять человеческое достоинство. Ее роль такая же, как и больниц. Если в больнице устраняют недуги тела, то в тюрьме – недуги души. К сожалению, тюрьма у нас осталась буржуазной. Она один из рассадников воспитания наплевизма и космополитизма»[441].

Михаил Данилкин, однако, на этом не останавливается. Он предлагает повернуть острие карательной политики против «людей, презирающих труд, казнокрадов, расхитителей, зажимщиков критики», иначе говоря, советует произвести своеобразную рокировку: освободить от подозрений и преследований одни группы населения, а взяться за другие; обменять население мест заключения на мирных обывателей. Возможно, Михаил Данилкин хотел таким способом разрушить двоевластие.

Заметим, что М. Данилкин без всякого почтения относился к советским чекистам, милиционерам, прокурорам и судейским работникам. Первых он аттестовал «туповатыми молодцами в фуражках», сытыми и жестокими. Вторых сравнивал со «стражниками и жандармами». Остальных находил «трусливыми, бесчестными, лживыми и продажными»[442]. По его классификации, все они явно обслуживали новую аристократию. Ждать от них коренных изменений в карательной политике было бы не по-марксистски, хотя некоторые иллюзии на их счет Михаил Тихонович сохранял еще долго, вплоть до того времени, пока сам не попал в сети советской правоохранительной системы.

Следующим предметом критики Михаил Данилкин избрал современную культурную политику, прежде всего директивный эстетический принцип бесконфликтности. В послевоенные годы советские писатели исполняли долг, сформулированный в докладе А.А. Жданова: «отбирать лучшие качества и чувства советского человека, раскрывать перед ним завтрашний его день»[443].

Бывший ответственный редактор «Звезды» объяснял местным литераторам: «Изменились и выросли сами советские люди. Это уже не те люди, что были до войны и даже в первые послевоенные годы. Советские люди стали более государственными»[444].

На язык эстетики партийное требование переложил В. Ермилов: «Прекрасное – это наша жизнь! И чем реалистичней наша литература, тем она романтичней, – таков закон нашей эстетики»[445]. В советской жизни нет места для масштабных социальных или личностных коллизий. Если и есть конфликты, то они существуют в пределах выбора между хорошим и лучшим. Все персонажи правильных книг на современную советскую тематику – положительные герои, которые успешно решают сугубо производственные задачи в предельно благоприятных условиях.

М.Т. Данилкин усмотрел в теории бесконфликтности идеологическое прикрытие власти новой советской аристократии: