«Я вырос в сталинскую эпоху». Политический автопортрет советского журналиста

Я не смог отделаться от самообольщения, потерял чувство меры в своих поступках и разучился по-партийному пользоваться орудием критики и самокритики. Увлекшись чтением Белинского, Гоголя, Чернышевского, Писарева и Толстого, я не сумел по-марксистски зрело воспринять их идеи, их творческий метод, в силу чего и допустил вредные исторические аналогии и убогие по своим выводам мысли, что, в конце концов, и породило на протяжении второй половины 1952 года и в начале 1953 года целую цепь путаных и вредных антисоветских мыслей, диких поступков и выходок, не достойных звания коммуниста[513].

Здесь Михаил Данилкин попытался сыграть по правилам, предложенным ему следователем. По делам о контрреволюционных преступлениях в практике органов НКВД – МГБ одним из доказательств вины считалось признание подследственного. Данилкин, писавший о ежовщине, по всей вероятности, об этом знал. И следователь мог ему объяснить, что запирательство не поможет, поскольку является продолжением в новых условиях борьбы партии и советского государства. Так поступают только закоренелые преступники. Данилкин мог согласиться с такой логикой и пойти навстречу следователю: вам необходимо признание – что ж, получите его. Только примите во внимание: поступал я преступно по глупости и неразумению, по необразованности и слабости характера. И очень недолго: полгода – не больше. Упоминание про январь 1953 г. здесь отнюдь не случайно. Фомичев напомнил, что в распоряжении следствия находится дневник Данилкина «Сокровенные мысли», хотя в протоколе о нем не сказано ни слова. В записях, помеченных январем 1953 г., он вовсю крамольничал:

Шум вокруг новых работ Сталина очень похож на бурю в стакане воды. Это – образец фарисейства, очень уж похожи на иконы. Русь, Русь!! Куда же, обезумевшая, несешься ты? Или у матерей и отцов нет детей? Или не будет «завтра»? Или и на самом деле удалось обрести спасительные философские камни? Или работать будут неграмотные и арестанты, а остальные – летать и каркать от удовольствия? Уры! Уры! Уры! Глупо и пошло. Пошло и глупо.

И последняя запись перед арестом:

Имена, имена… Все переименовано: города, улицы, поселки, колхозы, заводы, железные дороги… Остаются лишь не переименованы рестораны, кабачки, да общественные уборные. Соблазнительная же штука – мания величия[514].

Впрочем, это заболевание было отнюдь не чуждо и Данилкину. В протокол допроса было записано, что «главный вред, причиненный интересам советского государства, состоит в том», что подследственный «вывел из строя активных работников – себя»[515]. Заметим, что такое признание во многом обесценивало его оправдательную аргументацию, что-де дурные поступки сделаны были человечком маленьким, неразумным и раскаявшимся.

На первом этапе допросов, до предъявления обвинения, время от времени присутствовали, кроме принявшего к производству дела следователя, заместитель начальника УМГБ Молотовской области полковник госбезопасности Федаков и помощник прокурора по специальным делам Рожков.

Следствием была заказана экспертиза литературно-критических и публицистических произведений Данилкина Михаила Тихоновича. Экспертами были назначены профессионалы – член Союза советских писателей, заведующий кафедрой русской литературы педагогического института, старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма университета. Им передали рукописи и машинописные тексты М.Т. Данилкина: пьесу «Жертва обстоятельств», статью «Глазами классиков», статью «Разговор со Сталиным», статью «Ответ моим обвинителям», статью «Трактат о человеческом величии»[516].