Я знаю, кто ты

Мегги отсчитывает деньги – точную стоимость пиццы, – кладет их в белый конверт из третьесортной бумаги и оставляет на пороге, снабдив запиской «Оставьте еду здесь». Она уже смыла косметику и никого больше не хочет сегодня видеть. Мегги закрывает глаза, кладет три пальца своей левой руки в правую, и представляет себе, что утешает маленькую испуганную девочку Эйми. Как бы ей хотелось вернуться в то время! Просидев так две минуты в темноте, она открывает входную дверь, наклоняется и добавляет к записке «спасибо». Она не хочет быть грубой и срывать свое плохое настроение на окружающих.

Съев большую пиццу пеперони с дополнительной порцией сыра почти до конца, она идет в туалет и вызывает рвоту. Потом дважды спускает воду в унитазе и вытирает рот квадратиком двухслойной туалетной бумаги. Делает себе зеленый чай, добавляет туда каплю холодной воды из крана и садится на диван смотреть новости.

Увидев лицо Эйми, она чувствует новый приступ тошноты.

А когда она слушает новости, ей становится еще хуже.

Эйми выпустили из тюрьмы.

Пятьдесят пять

Я стою на пороге. На мне то же черное платье и красные туфли, в которых я была, когда меня арестовали и увезли в тюрьму. Когда меня отпустили, мне нечего больше было надеть, и мне некуда больше было пойти, разве что сюда. Возле дома, где я жила раньше, сейчас толпа журналистов и фургонов со спутниковыми тарелками. Судя по всему, за последние дни я стала куда более знаменитой, правда, не по самой приятной причине.

Дверь распахивается. Минуту он стоит в замешательстве, и я начинаю волноваться, не передумал ли он с тех пор, как я звонила ему из такси.

– Заходи, – Джек театрально смотрит мне через плечо, как будто ожидает увидеть погоню. – Извини, я не сразу услышал: звонок не работает. Я его сломал. Журналисты трезвонили без остановки в эту проклятую штуку.

У Джека очень красиво. Планировка почти повторяет мою, в паре кварталов отсюда, но здесь настоящий дом. Тут есть и книги, и фотографии, и некоторый беспорядок, образующийся там, где живут люди. Я жадно оглядываюсь по сторонам. Здесь так тепло, все кажется безопасным, даже почти родным. Я не сажусь, жду приглашения. Я чувствую себя такой грязной, что, кажется, стоит мне прикоснуться к какому-нибудь предмету этой прекрасной обстановки, и я передам ему какую-нибудь заразу.

– Хочешь принять душ? – предлагает Джек, словно прочтя мои мысли. Наверное, я воняю еще хуже, чем выгляжу. – В ванной есть чистые полотенца и сколько угодно горячей воды. И вообще, можешь пользоваться всем, что там найдешь. У меня есть даже бальзам для волос с аргановым маслом.

Он улыбается и проводит рукой по своим седеющим, но блестящим волосам.

Я долго стою под тропическим душем. Струи воды хлещут по моему телу, а я думаю о том, как оказалась в такой ситуации, как же так вышло, что я почти совершенно одна на свете. Если разобраться, я не так уж близка с Джеком. Он мне не друг, а просто коллега. Некоторые люди не чувствуют разницы, но я чувствую. Сейчас у меня такое ощущение, что в мире не осталось никого, кто бы был по-настоящему со мной знаком. Нет никого, с кем я могла бы быть собой.

Семьи у меня никогда толком не было, но друзья когда-то были. Есть люди, которым я могла бы позвонить, в моей записной книжке есть имена, которые когда-то для меня что-то значили. Но если бы я позвонила или написала этим людям, они приехали бы не ради меня, а ради нее. Ради той, кем я стала, всю жизнь притворяясь другим человеком. Они приехали бы ее навестить, вели бы себя как друзья, а потом обсуждали бы ее со всеми своими знакомыми. К сожалению, это я знаю по опыту. Это не просто разыгравшаяся паранойя. Иногда ради самосохранения лучше держаться подальше от людей, которые делают вид, что им не все равно.

Наверное, большинство людей, когда их мир рушится, обращаются за поддержкой к своим родным, но родственников у меня тоже не осталось. Когда мне было восемнадцать, я съездила в Ирландию. Я не общалась с отцом и братом с того дня, как убежала из дома. Не знаю, что именно я ожидала или надеялась там найти. Наверное, просто хотела посмотреть на то, что оставила в прошлом. Там я выяснила, что мой настоящий отец умер за несколько лет до моего приезда и был похоронен на том же участке земли, что и мама, – на кладбище у церкви, куда мы ходили по воскресеньям. Я сходила к ним на могилу и постояла там немного, глядя на заросший кусочек земли и на простой надгробный камень. Сосед сообщил мне, что дом, где мы раньше жили, до сих пор принадлежит моему брату, но самого брата уже некоторое время никто не видел. Перед тем как уйти, я написала ему письмо и просунула под входную дверь. То ли он так и не прочел его, то ли я выбрала не те слова. Он так со мной и не связался, и я осознала, что иметь общую кровь – не обязательно значит быть семьей.