В это время сидевший на койке человек, видимо, что-то услышал, потому что поднял голову. Бледное лицо, знакомые черты, тревожно сдвинутые брови.
И пустые глаза.
— Я… войду к нему.
— Уверены?
— Да.
Когда дверь отъехала в сторону, Шоррен все также сидел, прислушиваясь. Он повернул голову на звук, но взгляд у него при этом остался такой же пустой и спокойный, что в сердце Гурия шевельнулся страх.
— Шоррен? — позвал он, не веря своим собственным глазам.
— Кто здесь? — прошептал тот, подтвердив этим самые худшие подозрения капитана Хвата.
— Шоррен, ты… — он сделал шаг, — ты меня видишь?
Тот повернул лицо к вошедшему. Дернулся уголок рта, но глаза остались пустыми.
— Капитан… Хват?
— Я.
— Прости…
Гурий понял, что дальше не может сделать ни шагу.
— Это ты меня прости. Я…так долго тебя искал.
— Зачем? Чтобы упечь за решетку?
— Чтобы спасти.
На лице арестованного дрогнул уголок сжавшихся губ:
— Брось. Поздно.
— Нет! Я тебя нашел. Теперь все…изменится.
— Да уж. Изменится. — снова дернулись губы, одни только и жившие на бледном остановившемся лице. — Навсегда.
— Нет, — Гурий сам удивился своей горячности. — Я уверен, это временно. Ты же знаешь наших спецов. Они могут… ты на своем Гудзоне даже не подозреваешь, насколько далеко продвинулась наука и медицина за то время, которое ты…
— Нет.
Гурий не поверил своим ушам.
— Что ты сказал?
— Не надо. Ничего не надо. Я, — Шоррен опустил голову, — много думал… и думаю… все правильно. Все так и должно быть. Я не должен был… покидать Гудзон. Я… не имею права… И мне дали это понять. Так что я…
— Прекрати. Слушать не хочу. Отдыхай. Приходи в себя.
Смешок. Усталый смешок, от которого почему-то еще больнее. Он же верил, он рвался доказать невиновность. Он знал, что ее докажет. И вот теперь при виде усталого, поникшего человека, почему-то на душе пусто и мерзко. Все зря.
Зря?
— Я вернусь.
Дверь мягко отъехала в сторону и закрылась прежде, чем Шоррен поднял голову и сказал…
Гурий не слышал, что он сказал. И не хотел слышать.
Работа полицейского на две трети состоит из бумажной волокиты — многочисленные отчеты, докладные записки начальству, планы работы, протоколы допроса-осмотра-изъятия, заявления на разрешение тех или иных действий с обязательными пояснительными записками. А еще к этому надо добавить, что на каждое расследование, каждое мероприятие — в том числе и такое крупномасштабное, как пресечение нападения на транспортники — следует писать
И тем не менее, сейчас он благословлял эту бумажную волокиту. Она давала не только ощущение занятости — «Мне срочно надо переделать Положение!» — но и позволяла по полной программе загрузить старпома и стажеров, усадив их за написание многочисленных отчетов, протоколов и докладных записок.
Работы было много. Было арестовано — подбито и не успело удрать — тридцать шесть пиратских кораблей, выловлено двадцать восемь абордажных ботов, битком набитых атакующими, подобраны сто сорок восемь одиночных пиратов в скафандрах и расстреляно в упор еще шесть судов. С каждым надо было разобраться, ибо среди них случайно попались вольные звездопроходцы, а также чересчур любопытные зрители, искавшие острых ощущений. По законам империи вольный звездопроходец становился соучастником и проходил по делу вместе с пиратами лишь в том случае, если его ловили за руку. Не зря же пиратов тоже звали звездопроходцами, только «черными»! С каждым вольным вопрос надо было решать отдельно, и кого-то простить и отпустить, а кого-то привлечь к ответственности. А это беседы, допросы, снятие показания на детекторе лжи, взятие анализов — вдруг среди арестованных случайно попадется маньяк, которого ищут вот уже четыре года? — поиск по базе данных. И бумаги-бумаги-бумаги, отписки-отчеты-запросы. А ведь кому-то все это предстоит читать! И хорошо еще, что не настоящую бумагу, а всего-навсего электронные файлы.