Яичница из гангстеров

— Или что? — прервал он меня. — Эй, — он повернулся к своим дружкам, — они не хочут уходить! — Он махнул рукой, и вся эта банда двинулась на меня. Они подходили медленно; тот, что с кастетом, надел его на правую руку, остальные по-прежнему держали руки в карманах.

Я сунул руку под пиджак, но колебался; я не вынул пистолета. Вы можете стрелять в Аль Капоне, когда он взрослый Аль, но когда он еще Маленький Аль, это считается неприличным. Я вспомнил, как Сэмсон предупреждал меня, что у меня будет куча неприятностей, если я начну отвешивать «малышам» оплеухи. Однако я приближался к той черте, за которой мне уже будет на все это наплевать; и если бы любой из этих подростков бросился на меня с ножом или кастетом, очень возможно, что я выстрелил бы ему в голову.

Я крепко сжал рукоятку пистолета и прижался спиной к стене.

— Не подходите, — сказал я. Мой голос прозвучал немного напряженно. — Ей-богу, если вы еще немного приблизитесь, я могу забыть, что вы — дети.

Они продолжали наступать. Я начал медленно вытаскивать пистолет — и в этот самый момент я услышал, как к дому, визжа тормозами и издавая громкие гудки, подъехала машина и остановилась у входа. Атмосфера в комнате изменилась. Мальчишки остановились, усмехаясь и шпыняя друг друга. Крыс засеменил к двери, сопровождаемый Коротышкой, — маленьким коренастым подростком, который, видимо, был его другом. Оба поспешно вышли. Очевидно, приехал босс.

Через минуту подростки вернулись с нахальным видом. Крыс подмигнул остальным: приехал Чак, уж он-то со мной разделается. На дорожке послышались шаги; это, конечно, Чак, но рядом с его шагами слышно было мелкое постукивание высоких каблучков. Первым вошел Чак, но если за ним вошла женщина, я во всяком случае ее не видел. Будь за ним дизельный локомотив, я бы его тоже не увидел.

Как сказал Сэмсон, это был огромный парень.

Все вокруг меня пришло в движение и я перестал быть центром внимания. Слышались возгласы: — Эй, Чак, — и — Где ты был, Чак? — и — Эй, Чак, этот тип портит нам настроение.

Он взглянул на кастет на руке подростка и на другого подростка, у которого из кармана торчал какой-то металлический предмет.

— Уберите оружие, — сказал он. Потом он прошел в комнату и остановился против меня.

— Что случилось? — спросил он.

Он был на полдюйма выше меня, но такой широкоплечий и узкобедрый, что казался даже еще выше. В плечах он был шире меня дюйма на три или четыре, и у него были длинные руки, — слишком длинные. Жесткие черные волоски покрывали его руки и запястья и курчавились на шее, выступавшей из белой майки, которую он носил под коричневым пиджаком. У него была довольно приятная внешность, — совсем не то, что я ожидал.

— Ничего не случилось, — ответил я. — Пока еще ничего. Просто я задал несколько вопросов.

Он усмехнулся. Мягким, приятным голосом он спросил:

— А кто вас просил задавать вопросы?

— М-р Фрэнклин.

— Фрэнклин? — сказал он твердо. — Не знаю такого. Так что лучше выходите в эту дверь и ступайте туда, откуда пришли. — Голос все еще звучал приятно, но усмешка вышла натянутой. Что-то в связи с этим парнем меня тревожило; я подумал, что откуда-то его знаю, но откуда? Где я мог его видеть?

— Мы с вами когда-нибудь встречались? — спросил я его.

— Никогда. Мы бегаем с разными стаями.

Я оглянулся на мальчишек и сказал:

— Видимо, да.

И потому, что я оглянулся, я увидел девушку — или, скорее, женщину, ибо при самом смелом воображении ее нельзя было отнести к подросткам. Взглянуть на нее вот так, неожиданно, было почти то же, что получить по башке.

Она была высокая платиновая блондинка, — девочка что надо, с жестким, наглым лицом, на котором было полфунта косметики, и скромности в ней не было ни на грош. Даже потеряй она половину своих форм, она бы все равно сохранила свою фигуру, а я видел, что формы — ее собственные, натуральные, потому что на ней была сильно декольтированная блуза, чуть не сползавшая с плеч, и туго облегавшая ее юбка. Она направилась к нам. Ремень большой коричневой кожаной сумки, наброшенный на правое плечо, перетягивал ее блузу несколько набок.

Она остановилась рядом с Чаком и посмотрела на меня. Увидев вблизи ее карие глаза, с длинными густо накрашенными ресницами, и все остальное, я было подумал, что если бы она соскребла с себя побольше этой дурацкой краски, держалась бы более естественно и носила другую сумку и на другом плече, она бы выглядела очень недурно, — но тут она открыла рот и испортила благоприятное впечатление, которое начало было зарождаться у меня в уме.

— Чаки, — сказала она, — кто этот гад ползучий?

Не хватало только жевательной резинки, которую она бы вынула изо рта, держа между большим и указательным пальцами. И голос у нее был, — высокий, скрипучий, гнусавый, и если сам по себе голос может быть глупым, то ее голос был еще и глупый.

— И то, — сказал Чак. — Прежде, чем вы уйдете, — кто вы?