Яик-Горынович

Митька Дубов, вскочив на коня, умчался. Атаман Овчинников поехал в свою палатку. Казаки в лагере разводили костры, вешали над огнем закопченные походные котлы на треноге, готовились к ужину. Кузьма Фофанов, Степка Атаров и еще три молодых казака расположились неподалеку от атаманской палатки. В котле на треноге аппетитно булькала закипающая баранья похлебка, распространяя вокруг соблазнительный аромат вареного мяса.

Светил турецким кривым ятаганом старый месяц, россыпью искрящегося жемчуга на небо высыпал Бог звезды. Ржали в степи стреноженные казачьи кони, брехали сторожившие их собаки, гудел сотнями голосов готовящийся ко сну лагерь. У костров тут и там служивые затягивали по своему обыкновению старинные казачьи песни.

– Хорошо! – в избытке молодых, переполнявших сердце чувств вскрикнул Степан Атаров. – Хорошо жить, казаки, царю-батюшке служить, за правое дело биться.

– Бери ложку, вояка, – охладил его пыл житейской прозой Кузьма Фофанов. – Знай, хлебай – не зевай, не то хлебова не достанется.

Казаки, окружавшие котел, весело рассмеялись. Им особого приглашения не требовалось. Выудив из-за голенищ сапог расписные деревянные ложки, они перекрестили лбы скупым раскольничьим двуперстием, отломили по куску свежего ржаного хлебца и дружно принялись за еду – только ложки мелькали, поминутно ныряя в огненно-горячее варево, как казачьи челноки во время паводка на Яике.

Атаров, глядя на них, облизнулся, враз почувствовал звериный голод и тоже подсел к котлу. Через каких-нибудь десять минут тот опустел, и ложки стали выскребать со дна гущу.

– Хорошо, да мало! – подытожил, облизывая свой деревянный обеденный прибор, Кузьма Фофанов. – Теперь бы девку фигуристую под бок – и до утренней зари к генералу Храповецкому…

– Это что ж за енерал такой? – полюбопытствовал один из казаков у костра. Красивый голубоглазый парень в синем форменном чекмене.

Фофанов лукаво засмеялся.

– А это, Денис, генерал дюже важнецкий. С лентой голубою через плечо, как у царицы Екатерины Подстилкиной, со звездою золотой на груди, как у ее полюбовника, жеребца застоялого Гришки Орлова. А звезда дадена генералу за то, что он в Питере всех переспал… Он там был вроде сенатора заглавного, а всякие князья и графы Воронцовы, Панины, Голицыны, Чернышевы и прочие кобели у него в Сенате заседали, портки казенные днями просиживали. А на заседании другого дела не было, как кто из графов кого переспит. Токмо соберутся, значит, дармоеды толстобрюхие с бабьми косичками на голове – энто чтобы показать, что не мужики они, а вроде баб, значит, – и ну храпака выдавать, аж стекла во дворце дребезжат. А громче всех храпит, присвистывает даже генерал Храповецкий. За то ему и звезда от Катьки Подстилкиной.

– Ну, завернул Кузя… Комедь целую! – схватились за животы казаки и ржали так, что аж разбудили задремавшего было в палатке атамана Овчинникова.

– Откуда знашь про Катьку, земляк? – похабно скалился молодой казачок Дениска, ероша на голове русые, прямые, как солома, волосы. – Чай в спальне ей свечку не держал, когда она с Гришкой Орловым кувыркалася.

– Тю, а то не знаю, – удивленно протянул Фофанов. – Да про то вся Расея брешет… Шило-то в мешке не утаишь. Знающие люди сказывают, что у матушки нашей, у царицы, бешенство в переднем месте!..

– Как так? – засмеялись казаки, подзадоривая веселого краснобая.

– А так… Увидит Катька штаны на ком и враз покою лишается, все думает: а что в них, в штанах?

– В карманах, что ли? – переспросили казаки, впрочем, догадываясь, что ответ будет другой…

– Не, не в карманах, глыбже! – многозначительно зубоскалил Кузьма.

Казаки вновь грохнули смехом, хватаясь за трясущиеся животы.