Яик-Горынович

Крик несчастного казака перешел в душераздирающий вой, раненый медведь раздирал ему грудь острыми как бритва когтями. Борис с силой рубанул зверя шашкой по лохматой короткой шее, но только порезал шкуру. Из раны ручьем хлынула алая кровь, заливая лицо подмятого Карташова, и без того окровавленное. Медведь зарычал от острой боли, но жертвы из лап не выпустил. Илья уже не кричал, а только судорожно бился под навалившейся сверху многопудовой тушей.

Борис, видя, что ничего не помогает, вложил шашку в ножны и выхватил кривой татарский кинжал. Подскочив сзади к страшному зверю, он ударил его под левую лопатку, силясь достать до сердца. Затем еще раз и еще… Медведь рыкнул особенно сильно, как бы жалуясь на острую боль, молнией пронзившую все его могучее тело, повернулся в сторону Атарова, хотел вскочить на задние лапы – и упал как подкошенный. Из многочисленных ран продолжала хлестать кровь, окрашивая в красное траву, изо рта у лесного бродяги пошла пена. Он еще немного погреб лапами и вскоре затих, испустив дух. Илья Карташов тоже лежал без движения, на лицо его, изуродованное когтями, страшно было смотреть. Грудь и шея казака были разворочены и представляли собой какое-то невообразимое кровавое месиво. Борис взял его ружье, патронницу и шашку, пошел через кущери обратно к дороге. Казаки из дозора уже скакали ему навстречу.

– Что стряслось, Атаров? Кто стрелял? – тревожно крикнул с коня урядник Василий Скоробогатов.

– Я стрелял, по медведю, – откликнулся Борис.

Казаки окружили его, сдерживая разгоряченных бегом коней. Ломая ветки, засновали туда-сюда. Харька подал Атарову повод его жеребца. Молодой казак привычно вскочил в седло.

– А Карташов где? – спросил урядник.

– Медведь задрал. Вот его ружье и шашка, – показал Атаров.

– Угораздило ж вас, – посетовал Скоробогатов, гарцуя на своем коне близ казака. – Поехали, покажешь место, где он лежит. С собой заберем Илью… Да и медвежьего мяса прихватим, казакам на обед.

4

Сержант Дмитрий Кальминский с бумагой, скрученной в трубку, робко приблизился к шатру Петра Федоровича. У входа зорко несли службу два здоровенных батюшкиных «гвардейца» в ярко-красных бешметах, в высоких бараньих шапках на головах, с кривыми татарскими саблями на боку. В руках – длинные казачьи пики с голубыми флажками у наконечников. Еще несколько человек охранников, среди которых был и их начальник Тимофей Мясников, азартно играли в стороне в кости. Тут же главный войсковой трубач Назарка Сыртов, сидя на бочке, поставленной на попа, наигрывал на балалайке какую-то веселую мелодию. К Кальминскому подошел дежурный Еким Давилин:

– По какой нужде к государю, сержант?

– Указ принес показать… К атаману Илецкого городка, – по уставу щелкнув каблуками стоптанных башмаков, четко доложил Кальминский.

– Ну иди, показывай, – посторонился, пропуская его в шатер, Давилин.

Сержант, мысленно перекрестясь, шагнул внутрь, застыл как вкопанный у входа. В шатре за небольшим круглым столом, уставленным тарелками со снедью, всякими блюдами и плоскими посудинами с водкой, восседали царские приближенные, из которых Кальминский хорошо знал только своего непосредственного начальника Максима Горшкова, почтенного старшину Андрея Витошнова – известного и уважаемого в Яицком городке казака, и Ивана Зарубина – не менее прославленного забулдыгу, не единожды битого плетьми всенародно на городской площади. Сам государь с пенной чаркой в руке расхаживал вкруг стола и со смешинкой в лукавых глазах говорил:

– Значит, не дождался меня атаман Бородин, сам в Оренбург укатил, на блины к немчуре Рейнсдорпишку… Обманул, ракалья его мать! А я ли его не привечал, еще в бытность мою в Петербурге, я ли не холил и не пестовал?.. Он ведь хорошо меня знает, Андрей Бородин. Помню, как-то приехали они ко мне во дворец по войсковым делам со старшиной вашим Ванькой Акутиным… Знаете его! Так я их в та поры щедро, по-царски, наградил: каждому по ковшу дал серебряному, именному, и по сабле.

Заметив стоявшего у входа столбом сержанта Кальминского, Емельян Иванович прервал рассказ, спросил:

– Докладуй, мой верный писарь Кальминский, по какой нужде к государю?

Пугачев поставил на стол не выпитую чарку водки и выжидательно воззрился в лицо подчиненного. Митька Лысов, перед носом которого оказалась царская водка, хитро ухмыльнулся, опасливо зыркнул по сторонам и под шумок опрокинул чарку в себя.

Сержант с поклоном протянул царю свернутую в трубку бумагу.

– Ваше императорское величество, указ Илецкому атаману Портнову готов.

Пугачев – довольный и доброжелательный – вытер руки о полу атласной ярко-зеленой рубахи, принял указ. Развернув, быстро забегал по строчкам глазами, углубился в чтение. Атаманы за столом притихли, чтобы не мешать надеже сосредоточиться. Только Митька Лысов, еле сдерживая смех, зажимал себе рот грязной лапищей. Зная точно, что Емельян неграмотный, не мог спокойно смотреть, как батька ломает комедию.

– Мудрено ты тут завернул, Кальминский, – Емельян Иванович наугад ткнул пальцем в бумагу. – Доходчиво ли будет понять Портнову с казаками?