Яик-Горынович

– Это где, ваше величество? В каком месте? – побледнев, испугался сержант.

– Да эвот, здеся-ка, – указывал Пугачев, передавая указ. – Хотя ладно, читай все подряд, секретарь, пущай атаманы послухают.

Дмитрий Кальминский враз приосанился, откашлялся и с выражением начал:

«Именной указ атаману Илецкого городка Л. Портнову, старшинам и казакам городка от великаго государя, императора Петра Федоровича Всероссийскаго и протчая, и протчая, и протчая.

Сим моим имянным указом Илецкой станицы атаману Лазарю Портнову, старшинам и казакам повелеваю:

Как вы служили мне и предкам моим до сего времени, так и ныне, верныя мои рабы, мне послужите верно и неизменно и докажите мне свою верноподданническою ревность тем, что, во-первых, ожидайте меня, великаго государя, к себе, с истенною верноподданническою радостию и из городка на встречу мне со оружием своим вытте и, в доказательство своей мне верноподданнической верности, положите оружие свое пред знаменами моими. Почему и прииму я вас с великою честию и удостою службу мне, которую ежели так будете продолжать, как присяжной долг требует, и так, как мне приятно может быть, то столько награждены будете, сколько заслуги ваши достойны. И чего вы не пожелаете, во всех выгодах и жалованьях отказано вам не будет, и слава ваша не истечет до веку. И как вы, так и потомки ваши, первыми при мне, великом государе, учинитись. А жалованья, провианта, пороху и свинцу всегда достаточно от меня давано будет.

Кто же, сверх чаяния моего, преслушает и не исполнит сего моего великаго повеления, тот вскоре почувствует, сколько жестоки приготовлены муки изменникам моим. А когда атаман или старшины вам, редовым казакам, попрепядствуют, то и самих их неволею пред меня привести, за что награжден тот, кто приведет их, будет.

На подлинном подписано по сему:

Я, великий государь Петр Третий, император Всероссийский».

Кальминский закончил читать, вернул лист государю. Тот обвел вопросительным взглядом приближенных.

– Что скажете, господа атаманы? Гарно ли написал мой секретарь?

– В самую точку, ваше величество! – одобрительно зашумели атаманы. – Пускай теперь каналья Портнов только посмеет тебе не покориться! Весь город по бревнышку разнесем, живого места не оставим, а самого, собаку, изрубим!

Пугачев выслушал одобрительные возгласы сподвижников, поднял вверх руку, требуя тишины.

– Теперь остается сыскать человека, который бы отвез в городок бумагу. А сделать это непросто: мост через Яик разобран, все лодки отогнаны на левый берег. Значит, переправиться треба вплавь либо на плоту… Но плот сооружать долго и не из чего: бревен и досок нет, до ближайшего жилья далеко.

– У меня есть знакомый сотник, земляк, уроженец здешний, – подал голос Максим Горшков. – Дозволь, надежа, мы вдвоем с ним управимся!

Емельян Иванович решительно воспротивился:

– Нет, Горшков, тебя не пошлю, не проси. Ты мне в канцелярии нужен… А сотника давай! Как его фамилия?

– Овчинников, государь, – враз поменявшись в лице, недовольно буркнул Максим Данилович.

– Ты смотри, как и нашего войскового атамана, – удивленно присвистнул Емельян Иванович. – Не родственник он ему, случаем?.. Андрей Афанасьевич, – обратился Пугачев к Овчинникову, – ты с этим илецким сотником незнаком?

Тот отрицательно мотнул пышной, курчавой бородою.

– Что ж, батюшка, рази одни мы на свете Овчинниковы? Есть, думаю, и другие… Однофамильцами прозываются.

– Правда твоя, Андрей Афанасьевич, – согласился с ним Пугачев, вновь ударился в воспоминания: – Вот я, когда двенадцать годков по миру как неприкаянный скитался, всего повидал. Забрел как-то в одно село у хохлов: село большое, справное. Хаты не камышом, а черепицей крытые. А жители все, кого ни спроси, под одной фамилией! Так барин решил, чтоб, значит, долго не мараковать. И фамилия какая-то чудная: то ли «Не убий батько», то ли «Бис тоби в глотку», во как!

Казаки в шатре дружно рассмеялись, качая головами и на все лады склоняя не обычные украинские фамилии. Пугачев махнул рукой сержанту Кальминскому, и тот поспешно вышел вон.

В лагере повстанцев было ничуть не тише, чем в шатре государя. Он гудел, как потревоженный пасечником улей. Люди бесцельно слонялись между палаток, татарских юрт и калмыцких кибиток, заводили мимолетные знакомства, перекидывались шуточками, выменивали друг у друга оружие либо покупали съестное и корм лошадям. Лагерь напоминал шумный цыганский табор либо кочевую орду, готовую к жестокому приступу соседей, мирных охотников и земледельцев.

Степан Атаров, Кузьма Фофанов и казаки их сотни затеяли жаркий спор с калмыками из-за участка заливного луга, выделенного им под пастбище. Им показалось, что трава на их делянке менее густа и сочна, к тому же участок примыкает к старице (старому руслу Яика), густо поросшему камышом, ядовито-зеленой осокой и сильно заболоченному.

– Не дело это, казаки, чтоб на нашей яицкой земле косоглазые басурманы распоряжались, – горячился коновод недовольных Кузьма Фофанов. – А ну-ка, Денис, – обратился он к своему товарищу Шелехову, – живо перегоняйте лошадей на соседнюю делянку.