Яик-Горынович

Хлопуша сильными ударами пудовых кулаков отшвыривал в разные стороны худосочных конфедератов, подбирался к главарю – зачинщику потасовки пану Калиновскому. От него не отставали, поражая полячишек и инородцев с боков, Ванька Резвый и батька Коляда.

Конфедераты не сдавались, галдящей дружной сворой накидывались на русских, ударами крепких кулаков опрокидывали то одного, то другого навзничь. Русские мужики взъярились, в руках у атаманов засверкали ножи.

– Бей панив, спасай батьковщину! – неистово орал батько Коляда, припомнив ненавистным ляхам свой глаз, потерянный в одном из набегов запорожцев на Краков.

Ножом он орудовал наиболее усердно, так что уже не один конфедерат валялся с распоротым брюхом на скользком от крови полу. Поляки и инородцы, в свою очередь, резали русских колодников самодельными заточками, которые от нечего делать месяцами терпеливо и усердно изготавливали тюремные умельцы.

Шум беспощадной резни наконец-то услышали и надзиратели. Железная дверь камеры с треском распахнулась, и в помещение бегом ворвалась группа солдат с ружьями наперевес. Бравый сержант громко подал команду: солдаты остановились у входа, быстро вытянулись в цепочку, вскинули ружья.

– Прекратить бунтовать! Разойтись по местам, – зычно приказал сержант и выхватил из ножен тесак. – Считаю до трех, ежели не послухаетесь, стреляю! Раз…

Дерущиеся насторожились.

– Два!.. – продолжал угрожающе солдатский начальник.

Арестанты поняли, что унтер-офицер не шутит и, попрятав в складках одежды ножи и заточки, веером сыпанули в разные стороны. Хлопуша с сожалением глянул на ненавистного пана Калиновского, которого так и не успел достать острым ножом. Сплюнув с досады, потащился к своим нарам. Через миг только тела убитых и раненых в драке арестантов остались лежать на полу. Сержант приказал солдатам оцепить место недавнего кровавого побоища и никого к нему не подпускать. Отправил одного мушкетера за комендантом острога.

2

О чрезвычайном происшествии в остроге в тот же день стало известно губернатору Рейнсдорпу. Он готовился к вечернему балу у себя во дворце в честь одиннадцатилетнего юбилея со дня коронации императрицы Екатерины, когда прибыл гонец с сообщением.

– Кто зачинщики беспорядков? – с гневом спросил Рейнсдорп.

– Не могу знать, ваше превосходительство… Идет следствие, – вытянулся в струнку прибывший подпоручик. – Дежурный унтер-офицер докладывал, что резались поляки, сторону коих приняли башкирцы и прочие мерзавцы-бутовщики из магометан, супротив отменных злодеев из наших субчиков, главнейших ватажных главарей со товарищи. Среди оных особым дерзновением отличается некий Хлопуша, битый кнутом на каторгах и каленым железом пытан неоднократно, со знаками «ВОР» на лбу и щеках, и ноздри у того вора рваные.

– Ну так повесьте этого Клопуш на виселица, чтоб другим не повадно был, – вынес строгий и легкомысленный приговор губернатор Рейнсдорп.

Был он, к слову сказать, из датчан, лютеранского вероисповедания. И в детстве родители плохо выучили его говорить по-русски, предпочитая нанимать гувернеров из далекой, свободолюбивой, но ветреной Франции.

– То есть как повесить, ваше превосходительство? – растерялся офицер. – Без суда и дознания истинных причин?

– Хорошо, разбирайтесь, подпоручик, а мне недосуг, – отмахнулся от этой мало значащей для него проблемы губернатор. – Как закончите, представите в губернскую канцелярию подробную сентенцию обо всем в письменном виде. Все. Ступайте, гер офицер.

И губернатор продолжил хлопоты по подготовке к предстоящему балу. Едва ли не больше мужа суетилась дородная, в летах, но все еще пытавшаяся молодиться губернаторша. Ей помогали личные адъютанты его превосходительства. На городской рынок и в шумный, восточный Караван-сарай были посланы десятки людей, включая главного повара, дворецкого, кладовщика в сопровождении многочисленной прислуги и нестроевых солдат-носильщиков для закупки продуктов и всего необходимого для вечернего торжества. Солдаты и слуги нагружали покупками целые возы и препровождали их потихоньку к губернаторской резиденции. На повозках испуганно кудахтали куры, крякали утки, визжали как резаные молочные поросята. Блеяли бежавшие за телегами овцы, жалобно мычал привязанный к задку телок. В плетеных из лозняка корзинах билась еще живая рыба, кровянели свежими срезами мясистые говяжьи окорока. На других возах горами возвышались крупные зеленые ядра арбузов и продолговатые медовые узбекские дыни. Восхитительный натюрморт дополняли россыпи крутобоких розовых яблок в ивовых плетеных кузовах, разнообразные огородные овощи, целые стога зелени, длинные прямые стебли лука и чеснока.