Яик-Горынович

– Подходь по одному, подавай миски!.. Да не скопом, мать вашу за ногу, по одному, сказано!

Арестанты огромным, беспорядочным стадом толкались у двери, просовывая в окошко глубокие железные миски. Всяк норовил опередить другого, боясь, что ему не достанется. В толпу у кормушки клином врезалась группа лихих, чубатых молодцов разбойного вида – подручные атаманов. Грубо растолкав колодников, они освободили проход, выстроились цепочкой и стали быстро передавать порции с баландой своим патронам. При этом они покрикивали на раздатчиков:

– Гущу забирай, дядя… Поглыбже давай, лей, самому Хлопуше черпаешь!

Другую миску тоже сопровождали комментарием:

– А энто – атаману Ваньке Резвому, чуешь?.. Мосел вон тот поклади, они наваристое уважают…

Третья порция предназначалась батьке Коляде – одноглазому разбойнику из черкасс, загубившему немало православных душ на большой Сызранской дороге.

Атаманы, получив свою баланду и хлеб, лениво похлебали невкусную тюремную пищу, а кое-кто и вообще не стал, отдали остатки своим подручным, стали дожидаться вывода на работы, в город, чтобы купить через кого-нибудь съестного на базаре. Хлопуша облизал ложку, засунул ее за пояс, как кинжал. Подозвал камерного служку.

– Васька, острожная почта что говорит? Какие новостя в городе?

Тот на полусогнутых подбежал к грозному каторжанину, подобострастно зачастил:

– Люди сказывают с утра, что у губернатора бал в честь коронации императрицы… А на Яике – мятеж! Какой-то новый царь объявился: крепости берет, офицеров с казачьими старшинами вешает. Всем волю обещает… и землю.

– Здорово! – прогудел восторженно главарь. – Братва, слыхали, что Васька бает? – обратился он к атаманам.

Те неопределенно пожали плечами. Батька Коляда сказал, поправляя черную повязку на выбитом глазе:

– Самозванец, небось… Их дюже богато нонче развелось… Зимлю пахать ленятся, разбойничать боятся, маракують: царская харя поможет из грязи да в князи выпрыгнуть.

– Во-во, – подал голос атаман Ванька Резвый, – на моей памяти это уже никак пятый али шестой Петр Федорович… Всем головы порубили!

– И энтому срубят, – подытожил Коляда. – С москалями и не такие рыцари за волю бились, все головы положили! Один покойный гетман Мазепа чего стоит, ан и тот ничего поделать не смог против безбожного антихриста, царя Петра, цибуля ему в печенку!

Хлопуша с наслаждением вытянулся на нарах во весь свой немалый богатырский рост, раскинул в стороны огромные руки и ноги, натертые кандалами. Подумал, что неплохо было бы снова сбежать из острога: повидать жену с детишками, которые жили неподалеку, в татарской слободе Каргалы, погулять с приятелями в кабаке, пошалить с ватагой в ночном лесу, «пошарпать» проезжих купчишек.

Размышления его прервал вдруг яростный шум перебранки, вспыхнувшей в дальнем конце камеры между поляками и русскими арестантами. Оказывается, пришел унтер-офицер с двумя солдатами, чтобы конвоировать колодников, выносящих тяжелую бадью с нечистотами. Жребий пал на конфедератов, но те, будучи из мелкопоместных панов, наотрез отказались. Русские мужики взбеленились: как так? Мало того что на воле паны над простым народом измывались, кровушку пили, так еще и в остроге гонор показывать вздумали? Не выйдет! Расхристанный злой малый в стоптанных лаптях и серой войлочной шляпе на голове схватил громче всех оравшего поляка за грудки.

– Так не будешь выносить парашу, пан хороший?

– Не буду, пся крев, – возмущался поляк, пытаясь освободиться от его мертвой хватки. – Я тебе не холоп, а пан Калиновский!.. Панове, что же вы смотрите, – звал он на помощь других конфедератов, – уберите от меня эту грязную сволочь!

– Что? Это мы-то сволочь? – возмутились ближайшие мужики и полезли с кулаками на Калиновского.

С полдюжины конфедератов, ругаясь по-польски, бросилось на мужиков. Яростно заработали с той и другой стороны кулаки, вмиг физиономии залились кровавой юшкой.

– Православные, не выдавай! Ляхи наших бьют, – разнеслись по камере крики дерущихся.

На помощь тем и другим бежали со всех сторон люди. За конфедератов почему-то вступились мусульмане: татары с башкирами, томившиеся в остроге за мятежи. Калмыки, как более послушные и благонадежные, приняли сторону русских. Жестокая драка закипела с новой силой. В ход пошли железные миски, которыми можно было хорошо покалечить врага, если умело ударить в голову; спрятанные в щелях деревянных нар самодельные заточки; ну и, конечно, ручные кандалы. Цепями лупили врагов по спинам, как плетьми, сзади захлестывали смертельной удавкой горло. Самими кандалами били в лицо или в пах. Воздух сотрясался от мата и бешеных криков, кровь из разбитых носов и ртов брызгала во все стороны, валились на пол обессилившие или сбитые с ног ловкими ударами арестанты. Несколько человек хрипело в лужах крови с резаными ранами от заточек, а кое-кто уже и не шевелился, отдав Богу душу. Не утерпев, полезли в драку и атаманы.