Яик-Горынович

Его бы затоптали насмерть, если бы не однополчанин Харька, видевший его падение. Яростно работая локтями, он пробился сквозь плотную толпу к Борису, подхватил бесчувственное тело под мышки, оттащил в сторону, к воротам. Атаров истекал кровью, из ран на ноге и в боку она текла, не переставая. Харька по молодости лет растерялся, не зная, что делать. Стал зажимать раны ладонями, но это не помогало. Борис не подавал признаков жизни, и Харька решил, что тот, должно быть, отдал Богу душу. Бросил возиться, встал на ноги, набожно перекрестился и побежал внутрь крепости, вслед за остальными.

В крепости все было кончено: солдаты и артиллерийская прислуга на валу сдались, оренбургские казаки без сопротивления перешли на сторону Пугачева, и только секунд-майор Веловский с несколькими офицерами и небольшой группой оставшихся верными солдат заперлись в комендантском доме и продолжали отстреливаться.

На колокольне местный батюшка неистово звонил в колокола, призывая подмогу. Несколько некрещеных калмыков грубо вломились в церковь, поднялись по ступенькам на самый верх, к звонившему безумцу и сбросили его вниз. Звон прекратился.

Пьяные от сознания победы и собственной безнаказанности мятежники рассыпались по всей крепости. Начался грабеж и пьянка. Татары, вспомнив времена монголо-татарского нашествия, за косы вытаскивали из домов девок, задирали им сарафаны до головы и тут же, на дворе, дико насиловали. Девки вырывались и громко визжали. Одна, выскользнув из рук насильников, голая и простоволосая, металась по улице, стуча в окна и моля, чтобы впустили. Но в домах будто все оглохли и никак не реагировали. За девкой с хохотом носилось несколько татар и казаков, норовя ухватить за патлы и отволочь на сеновал. Мужики тащили всякую хозяйственную утварь, казаки – вино.

Ужас обуял местных жителей. Они забивались в дома, запирали двери, хватали в руки косы и вилы, готовые сопротивляться и дорого отдать свою жизнь. Атаманы мятежников, пытаясь навести хоть какой-то порядок, разгоняли мародеров нагайками, но это почти не помогало. Приходилось вызывать срочно царскую гвардию, которая пускала в ход пики и шашки. Тимоха Мясников, лихой командир гвардейцев, лично срубил непутевую башку одному отъявленному головорезу из старых каторжан, насиловавшему у крыльца пожилую казачку.

У дома коменданта продолжали греметь выстрелы. Казаки, как свора борзых, неистово метались возле окон, стреляли внутрь из ружей, калмыки с татарами и башкирами пускали стрелы, но Веловский со своими не сдавался. Немногочисленный гарнизон предпочитал смерть в бою унизительному плену. Из окон то и дело гремели меткие выстрелы, и казаки перед домом, напоровшись на пулю, валились с коней. Командиры с бранью гнали их на приступ, но те в ответ злобно матерясь, поворачивали коней в обратную сторону. Уже десятка два мертвых тел лежало перед комендантским домом.

Руководивший боем атаман Андрей Овчинников приказал прикатить пушку. Вскоре начальник артиллерии Федор Чумаков доставил небольшую полевую гаубицу. Ее поставили на прямую наводку, зарядили чугунным ядром и грохнули в дверь, разнеся ее вместе с косяком в щепки. В образовавшийся пролом с визгом устремилась толпа мятежников. Ворвалась в помещение и вмиг изрубила всех защитников, не щадя никого, даже детей, жену и прислугу коменданта. Рассыпная была захвачена.

Глава 36 Невинные забавы Фике (В царском дворце)

1

Фике, получив власть над огромной полуазиатской империей, не получила самого главного, чего жаждет в принципе любая деревенская баба: сексуального удовлетворения. Нет, любезный друг Гришенька был, конечно, жеребцом отменным и удовлетворить мог любую… но только не Екатерину. Ей в тайне хотелось большего… Желания ее были неуемны, а эротические фантазии необузданны. Только во сне императрица полностью раскрепощалась, отдаваясь самому последнему, грубому и смердящему русскому мужику… Образ мужика – тайного, фантастического партнера царицы – постепенно конкретизировался: это был чернобородый, подстриженный по-казацки в кружок, симпатичный лицом каторжник. На руках и на ногах у него были цепи. Мужик сидел в большой клетке, которая почему-то стояла на телеге, и улыбался Екатерине лукавой улыбкой.

Кто он был? За что его посадили в клетку? Эти вопросы страшно волновали во сне Екатерину, но ответить на них она не могла. В снах почему-то не было рядом привычных министров и вообще не было никого из придворных, только мужик в клетке и она, Фике… От всего этого безумно кружилась царицына голова и сладко замирало сердце.