Яик-Горынович

Емельян принял казаков за разъезд карателей и похолодел: уйти от трех конных пешему было практически невозможно… Неужто опять в острог?! Ноги сами собой понесли беглеца по степному бездорожью. Не ответив на вопрос, он резво понесся к лесу, из которого недавно вышел. Рассыпавшиеся по пастбищу коровы мешали бежать, бестолково шарахаясь из стороны в сторону. За их спинами скулили отогнанные собаки.

– Гляди, Гришка, утечет! – с опаской крикнул старшому один из казаков и, остервенело хлестанув коня, поскакал вдогонку за Пугачевым.

Двое его товарищей, весело улюлюкая и помахивая нагайками, устремились следом за ним. Их кони в испуге шарахнулись от тела лежавшего без движения пастуха, налетели на два окровавленных собачьих трупа, вовсе сбились с ноги, понесли всадников в противоположную сторону.

От основной ватаги на опушке леса отделилось еще несколько всадников и помчалось наперерез убегающему Пугачеву.

– Стой, стой, курва, куды!.. Стрелять учнем, стоять на месте, – кричали они беглецу, но стрелять не решались, опасаясь, как бы их не услышали в барской усадьбе.

Вскоре двое казаков на взмыленных лошадях пригнали к Евлампию Атарову пойманного Пугачева. Следом Гришка Рублев с товарищами тащили на двух арканах молодую телушку.

– В лес, в лес, – глухо командовал своим атаман Атаров.

Вскоре на опушке только примятая во многих местах густая молодая трава напоминала о недавнем присутствии здесь крупной группы всадников.

Когда углубились в лесную чащу, Пугачев понял, что Бог миловал, и он не в лапах правительственных служак. Емельян заметно повеселел: разбойники были не так страшны, как Катькины костоломы. По лесу шли долго. Евлампий Атаров петлял, как лисица, заметая следы от возможного преследования. Часа через три беспрерывного торопливого бега по непролазной чащобе остановились в глухом болотистом урочище – темном и сыром от шатром нависших над ним деревьев. Первым делом закололи шашками и освежевали телушку. Порубили кровоточащую тушу на большие куски, другие ватажники в это время разжигали костер. Не успел заняться огонь в огромной куче валежника, наваленного на поляне, как разбойники побросали в костер мясо. Жадно наблюдали, как золотистые языки пламени облизывают враз зашипевшую кровь.

3

Пугачев, привязанный татарским волосяным арканом к старой сосне, глотал тягучие слюни, не отрывая голодных глаз от готовящегося обеда. Разбойники, не дожидаясь, пока мясо полностью прожарится на костре, стали вытаскивать полусырые куски из огня. Набрасывались на еду, как голодные волки. Предварительно, самый жирный, зарумяненный окорок преподнесли атаману. Пугачеву же достались только обглоданные кости, но он с голодухи был рад и такому угощению.

Наевшись и сыто отрыгнув в бороду, атаман Евлампий Атаров велел своим привести пленника. Двое казаков, которые перед тем потчевали Емельяна костями, приволокли его к атаману. Грубо бросили на колени.

– Кланяйся, мужик, батьке Евлампию! – сердито выкрикнул молодой яицкий казачок Ефрем Закладнов, пригнул голову Пугачева к земле.

– Кто таков есть? Что за человек, а ну-ка ответствуй обществу, – принялся чинить допрос атаман Атаров.

Пугачева задело, что с ним, природным донским казаком, обращаются, как с последним холопом. Он гордо выпрямился, гневно взглянул на Закладнова и выкрикнул командирским голосом:

– Вы что ж это надо мной измываетесь, детушки?.. Неужто не страшитесь суда Божьего? Не знаете, кто я таков?..

– Откуда ж нам знать? – скептически хмыкнул Атаров. – Вот ты и скажи, пока плетюганов не всыпали. Ну!

– А я – ваш венчанный на престоле царь, ампиратор Петр Федорович Третий, вот кто! – выпалил одним духом Пугачев и впился горящими лихорадочным огнем глазами в очи атамана Атарова: поверит иль нет?

Евлампий опешил, услышав от грязного бродяги такое… Присмирели галдевшие поблизости ватажники. На поляне нависла гнетущая тишина.

– Не шуткуй так, дядя, – глухо выдавил из себя сбитый с толку Атаров. – Император Петр Федорович помер, про то все знают. Царицын хахаль Гришка Орлов его в пьяной драке шпагой проткнул!

– Врешь, дурак! – гневливо выпалил Пугачев, аж сам испугался своей неожиданной вспышки. – Живой я, сам видишь, перед тобой самолично стою. И никакой шпагой меня Гришка Орлов не потчевал.

Тут в разговор вмешался Ефремка Закладнов. Вспомнив о рассказе уметчика Оболяева, обратился к Емельяну Пугачеву:

– А не бывал ли ты, мил человек, на Таловом умете отставного пахотного солдата Степана Оболяева, по прозванию Еремина Курица, год тому назад, осенью?

– Как не бывать, бывал, – согласно кивнул остриженной по-казацки в кружок головой Емельян Пугачев. – Открылся ему доподлинно в бане и царские знаки на груди показал… И Оболяев признал во мне императора, потому как в бытность свою на службе в императорской гвардии самолично меня в Петербурге видывал… И вашему казаку яицкому Денису Пьянову я вдругорядь открылся. И он обещал мне содействие и помощь.

– А что за знаки такие, ваше величество? – робко вопросил Ефрем Закладнов, подобным обращением уже давая понять, что признает в нем императора всероссийского.