Яик-Горынович

– Да, да, покаж царские знаки, – настойчиво потребовал Евлампий Атаров.

– Раб ты мой, а повелеваешь своему господину! – гневно, на полном серьезе вскричал Пугачев.

Резко вскочил на ноги, скинул на руки окружавших его ватажников сермяжный кафтан, рванул ворот посконной крестьянской рубахи. Глазам собравшихся предстали два неясных, зарубцевавшихся пятка на его груди, как раз под обоими сосками.

– Глядите, это орлы царские! – торжественно объявил Пугачев и тут же запахнул ворот рубахи. – С такими знаками все цари нарождаются. Вот и я удосужился, грешный… А у кого нету таких знаков, тот, значит, не царского роду.

– А у Катьки под сиськами такие птицы есть, чи нема? – весело заржал известный балагур и пересмешник Гришка Рублев.

Пугачев не принял шутки.

– Об таких вещах, казак, с императорами не говорят! Чуешь, чем пахнет? – поднес он жилистый грязный кулак к самому носу зубоскала.

– Прошу прощения, государь, – враз сконфузился Гришуха, поспешно ретировался за спины товарищей.

– Ну так что, признаете ли вы меня, господа казаки, своим законным императором Петром Федоровичем Третьим? – поставил вопрос ребром Емельян. Он понял, что железо нужно ковать, пока горячо…

– Признаем, надежа-государь! Будь нашим Третьим императором Петром Федоровичем, заступником народным, – отвечали ему нестройные голоса ватажников.

Им все равно терять уже было нечего, одно из двух: либо в тюрьму, либо на плаху!

Глава 26 Гибель Гришки Рублева

1

После признания Пугачев учинил импровизированную присягу своему небольшому войску. Усевшись на широком пне под деревом, он велел ватажникам подходить к нему по одному, совал для целования вначале почерневший от времени медный крестик, затем – свою правую руку. Когда все перецеловали, встал с пня и произнес краткую зажигательную речь:

– Жалую всех вас вольными казаками – навечно! Кто уже есть казак, тех своей монаршей волею наделяю крестом и бородою, рыбными ловлями по Яику-реке от верховьев до самого устья, жалованьем от казны, свинцом и порохом, хлебом, сукном и солью – беспошлинно.

– Спасибо, государь! Век за тебя Бога молить будем, – искренне благодарили обрадованные мужики, бывшие холопы, получившие нежданно-негаданно волю.

Пугачев позвал на совещание Евлампия Атарова, Ефрема Закладнова, Гришуху Рублева и старшого над крестьянами Тимоху Арзамасца. Стал спрашивать совета, что делать дальше?

– Мне по писанию еще год и семь месяцев открываться не следовало, ан не стерпел, на притеснения народные глядючи, – жаловался вновь испеченный император. – Что думаете, господа атаманы, куда нам идти дальше?

– Пойдем на Яик, государь, – горячо заговорили все трое казаков. – Там сейчас большое гонение на народ вышло. Многие наши товарищи в бегах обретаются, скрываясь от старшин и коменданта Яицкого городка Симонова. Они тебе будут рады и тотчас по приходе тебя за государя признают, потому как деваться им больше некуда.

Тимоха Арзамасец, оставшийся в меньшинстве, только неопределенно пожал плечами. Ему на Яик к тамошним казакам идти не хотелось, манили его мужицкую душу привольные волжские края, Арзамас-городок, родная деревня, где пропадали в ненавистном крепостном ярме мать с отцом и молодая жена с ребенком. Но спорить с казаками было бесполезно, приходилось мириться с их волей.

Пугачев решил последовать их совету. На следующую ночь, хорошо отдохнув днем и запасшись в дорогу говядиной, которая еще оставалась от разделанной туши, ватага двинулась на юго-восток, в сторону славного Яика-Горыныча, как любовно называли свою кормилицу-реку казаки.

Шли быстрым маршем всю ночь, пешие мужики едва поспевали за конными казаками. Пугачеву дали коня, и он по-царски ехал верхами. Казак, уступивший ему жеребца, запыхавшись, бежал рядом. Иногда его подсаживал на свою лошадь кто-нибудь из товарищей. Дорогу показывал Ефрем Закладнов, хорошо знавший эти места. Он вел ватагу прямиком к Таловому умету, неподалеку от которого была землянка, где они со старшим брательником Григорием всю весну и часть лета скрывались от старшинской стороны.

На умет прибыли на третью ночь. Здесь кроме Степана Оболяева с семейством да яицкого казака Алексея Чучкова никого не было. Оболяев обрадовался, завидев знакомую фигуру Пугачева.

– Емельян Иванович, сколько лет, сколько зим!.. Где тебя нелегкая носила?

– Ошибаешься, брат, – сурово глянул на него Пугачев. – Никакой я тебе не Емельян Иванович…

– А кто ж ты? – опешил Степан Оболяев, обводя растерянным взглядом спутников Пугачева. – Раньше вроде сим именем прозывался.

– Я император Всероссийский Петр Федорович Третий! – сказал Пугачев.

Алексей Чучков, слышавший разговор, набожно перекрестился и весело протянул:

– Слава те Господи, дождались!

Пугачев тут же не преминул воспользоваться моментом. Он обратился к казаку с такой речью: