Яик-Горынович

– Ты погоди, не горячись, – остановил его Иван Зарубин. – Донос в тот раз был на купца Пугачева. Схватили его гдей-то в Мечетной слободе и в казанский острог упрятали… Я едва Дениса Пьянова упредить успел, у которого оный купец в Яицком городке гостевал одно время. Так вот, слухай, Тимоха, что сказывать тебе буду. – Чика вскочил на ноги, в волнении схватил приятеля за плечо. – Я надысь на базаре Гришку Закладнова встретил, и сообщил он мне великую новость: снова прошлогодний купец на Таловом умете объявился. Токмо не купец энто вовсе, а спасшийся от погибели в Петербурге истинный государь-ампиратор Петр Федорович Третий, во как!

– Да ну?! – вскочил в свою очередь Тимоха Мясников. – Неужто доподлинный царь-батюшка?

– Я его еще не видал, – признался Зарубин, – мне Закладной посоветовал подобрать кое-кого из нашенских казаков да съездить на Таловый умет на погляденье царю… Поедешь со мной, Тимоха?

– Конечно, Чика! Об чем разговор.

– А ялик же как?

– Да пропади он пропадом…

2

Не дремала и старшинская сторона. К полудню слухи о появлении в крае самозваного императора достигли коменданта Яицкой крепости полковника Симонова. Он тут же принял надлежащие меры. В степь в разных направлениях были снаряжены конные казачьи команды для розыска и поимки оного злодея и его сообщников. Возглавил поиски смутьянов бывший войсковой атаман, а теперь полковник Мартемьян Бородин.

По улицам городка, в толпе на базарах, в церквях шныряли комендантские соглядатаи из казаков послушной стороны, прислушивались к уличным вольным разговорам, выискивали крамолу и нужные коменданту Симонову сведения о скрывающемся самозванце. Подозрительных казаков непослушной, войсковой стороны тут же хватали, вязали и волокли в крепость, в тюрьму при городской канцелярии.

Казаки в городке глухо роптали и с угрозой сжимали кулаки, а кое-кто и кривые татарские кинжалы:

– Вот ужо будет вам, комендантские злыдни, как придет царь-батюшка в городок!..

– Какой царь-батюшка, каторжное ваше отродье?! – злобно огрызались в ответ богатенькие, старшинской стороны, казаки. – У нас государыня императрица Екатерина Алексеевна на престоле… А ну вяжи зачинщиков и крикунов!

– Мы все зачинщики с прошлого году… Всех не перевяжете, куркули, псы комендантские!

Дело иной раз доходило до рукоприкладства. Богатеньких втихаря подкарауливали в глухом переулке втроем или вшестером, предварительно накинув на голову, чтобы никого не признал, старый дырявый зипун, и потчевали от души кулаками, а то и дубинами. Вышибали напрочь зубы, отбивали печенки, походя опустошали от денег карманы. По городку расползалась яростная гражданская междоусобица, дотла сжигающая не терпящее недомолвок и гнилых интеллигентских компромиссов русское сердце. Вновь, как в легендарные годы царя Бориса Годунова, на Руси наступали смутные времена…

На посмотренье объявившегося царя Максим Шигаев с Денисом Караваевым выехали с утра пораньше третьего дня. Хозяйственный Караваев запряг в телегу пару своих лошадей, взял провизии на дорогу, сготовленной супругой загодя, еще с вечера. Посоветовал Шигаеву своего конягу не брать, даром не гонять в этакую даль. На повозке вдвоем сподручней. Да и не так подозрительно пред симоновскими соглядатаями. Максима Шигаева вполне устроили доводы старшего приятеля. Ружье, однако, он с собой прихватил, на охоту якобы… И шашку казачью в ножнах, с которой и вовсе никогда не расставался. Караваев тоже был при оружии, впрочем, как и все служивые в Яицком городке казаки, коим по строевому императорскому уставу даже спать и то полагалось с оружием в головах.

Недаром еще при покойном императоре Всероссийском Петре I казус знаменитый выдался в Донском казачьем войске, в Черкасском заглавном областном городке. Напился бесшабашный, забурунный один казачок в шинке до поросячьего визгу, шапку-трухменку гдей-то в драке посеял, кафтан пропил, сапоги яловые, новехонькие, с татарского злого джигита в степной сваре надысь снятые, жиду-целовальнику за штоф пенника жгучего заложил, шаровары с рубахой в кости забулдыгам кабацким продул… Остался, в общем, казак в чем мать произвела его когда-то на свет божий, то есть голяком. Однако – при полной походной амуниции, с шашкой вострой на боку, с пищалью за спиной, с патронницей и кинжалом кабардинским за поясом. А в руках – кружка, полная медовухи, последняя. А сам – на бочке винной, пустой, как на коне верхом, без седла. Только нагайка ременная висит на кисти левой руки, которой гнал пред тем на майдан бабу свою, чтобы на кругу средь товарищества холостого, забубенного гаркнуть заветное казачье:

– Не люба она мне, постылая, братья-славяне, атаманы-молодцы… Забирай кто хошь, пользуйся, я не в обиде! Я себе другую в походе возьму, краше да глаже!