Яик-Горынович

На том и порешили. Пугачев также требовал признания себя царем Петром Федоровичем, предостерегал хана от каких-либо сношений с губернатором Оренбурга Рейнсдорпом, щедро жаловал его степными землями, которыми Нурали-хан и так преспокойно владел, и освобождал его киргиз-кайсацкий народ от рекрутского набора, которого у киргизов не было и в помине. Отвезти письмо Нурали-хану вызвался сам Идыркей, но Пугачев не согласился. У него на уме было другое. Поручив Ивану Зарубину вести войско дальше к Яицкому городку, Емельян Иванович переоделся в простое крестьянское платье, в котором проживал на Таловом умете у Ереминой Курицы, взял проводника из местных татар, некоего Ураза Аманова, Ивана Фофанова с двадцатью казаками и конными мужиками и тайно выехал в степь.

2

Через Яик переправились вплавь в наиболее узком месте. Одежду связали в узлы и приторочили к седлам, туда же прикрепили оружие. Держась за уздечки и гривы коней, поплыли к левому, пологому берегу. Пугачев торопил своих, даже не обсохнув, быстро облачились в походную свою справу, вооружились и рысью двинулись в глубь киргиз-кайсацких владений. Татарин Аманов, как зоркий следопыт в северо-американских прериях, чутко отыскивал в степном бездорожье известные только ему одному тропинки.

Местность вокруг была волнистая, кое-где изрезанная жидкими цепями невысоких, поросших травой и кустарником холмов. Только кое-где вдали возвышались небольшие группы чахлых деревьев, в основном тополя и вербы. Почва под копытами коней глинистая, сухая и твердая, местами потрескавшаяся от летнего зноя, густо усыпанная разноцветной, разной величины, галькой. Попадавшиеся то и дело кустарники были невысоки и сильно колючи. Как уверяли казаки, это любимая пища хозяев этих гиблых, безжизненных мест – киргизских верблюдов. «Кораблей пустыни», как назовут их впоследствии.

То и дело путь всадниками пересекали неширокие степные ручьи, которые те, не останавливаясь, легко переходили вброд, даже не замочив сапог, такие они были мелкие. Крупных речек в округе не наблюдалось. А видимость была хорошая, въехав на ближайший пологий холм, можно было разглядеть всю степь до самого горизонта.

Пугачев ехал вслед за проводником в окружении верных товарищей, беглых крепостных мужиков и яицких казаков и, вопреки всякой логике, все больше и больше успокаивался. Душа его наконец-то умиротворилась. Исчез, свалился с плеч каждодневный груз опасности, пропал страх преследования и ареста.

Емельяну Ивановичу захотелось навсегда остаться в этой степи, где его не смогут выследить ищейки коменданта Симонова, где не достанут его солдатские штыки и пули. Здесь есть где укрыться от преследования, каждый овраг даст приют. Степь широка и бескрайня – попробуй отыскать в ней одного беглеца?.. Да что одного? Целое войско легко затеряется в первозданном густом степном разнотравье, местами таком высоком, что не видно коня. И тянется эта дикая, испещренная солончаками и песчаными барханами равнина до самого Аральского озера, от которого рукой подать до экзотической сказочной Бухары и жестокой, по-восточному коварной Хивы. А за ними – горные, недоступные хребты никому не подвластного Афганистана, дальше – богатая пряностями, загадочная жемчужина Востока – Индия. А западнее, по другую сторону территории свободных пуштунских племен, – могущественная Персия, вечная соперница России на Каспии. Еще, помнится, земляк Стенька Разин воровать туда на стругах плавал, зипуны персидские добывал в стремительном казачьем набеге. Набеглый лихой атаман Степан Тимофеевич…

«Так же вот, как я, супротив власти попер!.. – горько подумал Емельян Иванович. – А вышло что? Захватил он московский престол? Сковырнул царя Алексея Михайловича?.. Как бы не так… Самому Стеньке буйну голову отрубили, на кол воткнули… А перед тем – люди сказывают – руки-ноги… топором… все равно, что кабана тушу разделали…»

Пугачев, мысленно представив эту леденящую кровь картину, содрогнулся. Невольно осенил себя крестным знамением… И не по-старообрядчески перекрестился, двумя перстами, а по новому, щепотью, хоть и уверял всегда знакомых раскольников, что сам из таких. К слову сказать, и паспорт последний получил на Добрянском форпосте как старообрядец, выходец из Польши, из раскольничьей слободы Ветки, что на реке Сож, под Гомелем. Ну да то дело прошлое.

О Разине же еще подумал: «Тоже был из Зимовейской станицы, как я… Случайно ли совпадение? А ну как в том и есть Божий промысел?..»

3

Вскоре далеко впереди замаячили какие-то черные точки, похожие на строения. Татарин Ураз Аманов остановился, взглянул в степь из-под ладони, махнул пугачевцам рукой.

– Приехали, государь. Вон там, видишь, кочевье Нурали-хана. Нас уже заметили его дозорные, скоро будут здесь. Вы пока оставайтесь на месте, а я мала-мала побегу навстречу, скажу, кто мы такие. А то напасть могут киргизцы, не разобравшись.

– Про меня ничего не гуторь косоглазым, – предупредительно крикнул Пугачев. – Скажи, что от великого государя посольство пожаловало. Атаман Фофанов – за старшего. Я хочу, чтобы хан лично меня признал.