Яик-Горынович

– Воля твоя, бачка. Скажу, как велишь, мне-то что… – флегматично ответил проводник и пустил коня шагом, навстречу невидимому еще киргизскому разъезду.

Степняки вынырнули из-за ближайшего холма неожиданно, как будто из-под земли выросли. Дюжина свирепых узкоглазых всадников в лохматых волчьих и лисьих малахаях, с острыми пиками наперевес вмиг окружила не на шутку струхнувшего татарина Аманова. Он торопливо что-то гортанно прокричал на их языке, прикладывая правую ладонь к сердцу; левой рукой указал в сторону поджидавших его, невидимых отсюда за холмами, товарищей. Киргизы опустили пики, несколько всадников подъехали к татарину, переговорили, и все вместе они отправились к основному отряду пугачевцев.

Когда мирные посланцы киргизов вместе с Амановым показались из-за возвышенности, Пугачев с облегчением вздохнул. Признаться, он ожидал худшего. Не надеялся уже на свою удачу – столько было за последние годы бед и невезений. Как говорится: пришла беда – отворяй ворота!

Казаки живо приблизились к нукерам Нурали-хана, ничего не понимая по-ихнему, только цокали восторженно языками и то и дело, к месту и нет, повторяли: «Якши! Якши!»

До кочевья Нурали-хана добрались без особых затруднений, сопровождаемые степными воинами. Навстречу, прямо под ноги коней, из юрт и кибиток с восторженными криками высыпала густая куча-мала гололобой, грязной киргизской детворы. Они, верно, никогда еще не видели в своей степи белых бородатых людей и весело визжали, как маленькие довольные поросята, цепляясь за стремена и уздечки «урусов». Сопровождавшие пугачевцев киргизы плетками быстро разогнали ребятню, поехали между кибиток к центру аула, где стоял огромный войлочный шатер Нурали-хана.

Возле шатра пылали костры, на которых на вертелах жарились целые туши баранов, в котлах булькала и кипела огненная похлебка. У костров ловко управлялись ханские повара и расторопные киргизки. Вход в шатер зорко стерегли два огромных злых нукера в полном боевом облачении: с круглыми кожаными щитами за спиной, в металлических нагрудных панцирях, с кривыми саблями на боку. В руках они держали длинные тяжелые копья с конскими хвостами на конце, которыми перегораживали вход в ханский шатер перед всяким входящим.

Приехавшую делегацию пугачевцев отвели в соседнюю с ханским шатром юрту на отдых. Коней их молодые расторопные киргизы-табунщики отогнали в степь – на пастбище. Казаков сытно покормили, предложили поспать на мягких подушках. Пугачев отрицательно мотнул головой и подал знак Фофанову, который был в посольстве за атамана. Тот, в свою очередь, обратился к татарину Аманову:

– Ураз, передай наше послание и скажи нехристям, что недосуг, мол, батюшке на перинах валяться, время драгоценное терять. Дело государственное не терпит! Пускай нас тотчас к хану допустят.

Аманов побеседовал на киргизском языке со старшим ханским распорядителем, бывшим в юрте. Тот, внимательно выслушав пугачевского толмача, согласно закивал бритой головой, поспешно вышел на улицу, и вскоре в юрту вошел другой киргизец. По богатому, расписанному золотыми узорами кафтану и огромной зеленой чалме пугачевцы поняли, что пожаловала знатная птица.

Татарин Аманов о чем-то пошептался с пришедшим и громко объявил:

– Достопочтенный мулла Забир, личный писарь блистательного Нурали-хана, милостиво почтил нас своим присутствием. Он – доверенное лицо хана и уполномочен принимать любые решения. Он выслушает нас, а сам Нурали-хан изволит принять нас позже. Он сейчас занят важными государственными делами.

(Пугачевцы не знали, что в это самое время хан имел тайную беседу с делегацией полковника Симонова – группой яицких казаков послушной, старшинской стороны во главе с Иваном Акутиным.)

– Знатный мулла, – с завистью разглядывая справную одежу ханского клеврета, восторженно цокал языком Емельян Иванович. – Небось, не последний человек в орде…

– Многоуважаемый мулла Забир прославлен не только в Киргиз-кайсацкой орде, но и далеко за ее пределами, – пояснял пугачевцам татарин Ураз Аманов. – Его хорошо знают в Бухаре и Хиве.

– Спроси, а в России он не бывал? – полюбопытствовал Пугачев.

Аманов вновь заговорил с муллой Забиром по-киргизски, все обстоятельно выведал, почтительно поклонился, повернулся к своим.

– Мулла говорит, что неоднократно бывал не только в Оренбурге, но и в Казани, Москве, Санкт-Петербурге. И даже уверяет, что видел там… бывшего императора Петра Федоровича… То есть, извиняюсь, ныне здравствующего на Яике… – Татарин вконец запутался, виновато, с испугом, взглянул на одетого в простое крестьянское платье Пугачева и смолк.

Пугачев оживился. В глазах его чертенятами заплясали лукавые искорки. Он решительно тряхнул головой и приказал Аманову:

– А ну-ка, Аманыч, скажи мулле, что царь Петр Федорович сам, собственной персоной тут обретается. Пущай признает меня средь казаков!

Пугачевцы одобрительно зашумели, все разом вскочили на ноги и выстроились вдоль стены. Емельян Иванович – в середине, между двумя беглыми мужиками, приставшими к нему на Усихе.