Яик-Горынович

Кое-кто, оглядываясь, на ходу стрелял из ружей и пистолетов в старшин и солдат Крылова. Гренадеры не успели вскинуть свои фузеи, как перебежчиков и след простыл – только пыль клубилась вдали густым бесформенным облаком. Капитан Крылов лично выстрелил вслед утеклецам из пушки, поднеся зажженный фитиль-«пальник» к запальной трубке в казеннике. Ядро, с силой бодая крутой лобастой башкой воздух, крутясь бешеной юлой, унеслось в сторону неприятеля.

Видя такое дело, премьер-майор Наумов послал к Крылову конного егеря с приказом, не дожидаясь дальнейшей измены казаков, отступить к мосту под защиту артиллерии. Наумов не догадывался, что комендант Симонов нарочно выделил в его отряд самых неблагонадежных городских казачков. Пускай переходят к самозванцу! При обороне городка от них все равно проку будет мало, зато сохранится постоянная угроза бунта и удара в спину. Без них в крепости будет куда поспокойнее.

Тем временем беглецы были представлены Пугачеву.

– Что вы за люди и кто за вас может поручиться? – подозрительно приглядываясь к вновь прибывшим, с сомнением спросил Емельян Иванович. К нему впервые добровольно перешло прямо во время боя столь крупное вражеское подразделение.

К нему подъехал радостный Иван Почиталин, вступился за своего отца.

– Так это твой отпрыск у меня в писарях ходит? – враз оттаяв, обратился Пугачев к Якову Почиталину.

– Так точно, государь! Мой Ванюшка, – скромно кивнул седеющей головой старый казак.

– Ну, добре, послужи и ты мне, – протянул руку для целования Пугачев.

Из толпы перебежчиков выступили Кузьма Фофанов и Андрей Овчинников. Фофанов сказал:

– Мы тоже рады служить тебе, великий государь! Мой родитель был в твоем войске, но погиб от рук старшины Акутина… Иваном Фофановым звали… Я буду мстить комендантским псам до последней капли крови. Прикажи – на плаху за тебя пойду!

Емельян Иванович при упоминании о плахе мысленно перекрестился. Вслух же милостиво сказал:

– Служи мне, верный мой казак Фофанов… За отца вспоможение на семью получишь. Вот только возьму Яицкий городок…

Затем обратился к Овчинникову:

– Ты тоже казаков ко мне бежать подговаривал?

– И не однократно, государь, – подобострастно сорвав с кучерявой головы баранью шапку, заверил Андрей Овчинников. – Меня тут все в войске знают за своего… Спроси, надежа, вон хоть Митьку Лысова, хоть он и малость не того… Себе на уме парень… К тому же пьяница и охальник… Прости, ваше величество, ежели что по глупости скажешь… Да здеся, гляжу, и Ванька Зарубин-Чика, Мясников Тимоха, Толкачев… Полюбопытствуй хоть у них, они все меня как облупленного…

– Верю, верю, казак, – нетерпеливо остановил его частую, косноязычную речь чернобородый повелитель. – Броды через реку Чаган знаешь?

– Как не знать, надежа, с детства тут всякая тропинка в степу хожена-перехожена, – вновь торопливо зачастил Овчинников. – Севернее городка малость пройти надо… Под городок вряд ли сунешься – пушки!

В это время Борис Атаров, долго присматривавшийся к группе сдавшихся казаков, приметил вдруг знакомое лицо:

– Степка, ты, чертяка! – обрадовано выкрикнул он и кинулся обнимать младшего брата. – Ну, здорово, здорово, родной… Тожеть к нам? Молодец!.. Как там в городке маманя? Батька?..

– Все живы-здоровы. Об тебе вспоминают, молятся, – отвечал Степан, нежно отвечая на объятия Бориса, которого очень любил и уважал за лихую казачью сноровку и недюжинную силу…

Пугачев порасспросил остальных атаманов и, видя их единодушное мнение, что у городка через Чаган не переправишься, велел всей повстанческой армии спешно выступать на север. При виде их хитроумного маневра премьер-майор Наумов всполошился и, чтобы не допустить мятежников на левый берег Чагана, послал поперед их сотню яицких казаков под началом престарелого старшины Андрея Витошнова.

Казаки на свежих, хорошо отдохнувших и отъевшихся конях легко обогнали пугачевский авангард, заняли оборону у первого, ближайшего к мосту брода. Старшина Витошнов, объезжая ряды, соленым словцом и веселой казацкой прибауткой подбадривал свое воинство. Казаки с готовностью отшучивались, но глаза от его взгляда смущенно прятали, съезжались группами по пять-десять человек, о чем-то вполголоса перешептывались. Часто поглядывали на пожилого, умудренного опытом казака Максима Шигаева. Он был за главного среди непослушной войсковой стороны. Активный участник прошлогодних событий, чудом избежавший плахи, отсидевший несколько долгих месяцев в оренбургском сыром каземате, Шигаев настраивал казаков на уход к батюшке Петру Федоровичу, в доподлинность которого верил свято и непоколебимо. Он еще летом, чуть ли не одним из первых побывал на Таловом умете Ереминой Курицы – отставного, пахотного солдата Степана Оболяева, лично встречался с государем, по его поручению готовил знамена в Яицком городке.