Янки при дворе короля Артура

"Еще такъ недавно это молодое существо, почти ребенокъ, восемнадцати лтъ — была одною изъ самыхъ счастливыхъ женъ и матерей въ Англіи; съ ея устъ не исчезала улыбка и не прекращалась веселая псня — главный признакъ счастливыхъ и невинныхъ сердецъ. Ея молодой супругъ былъ такъ же счастливъ, какъ и она; онъ исполнялъ свой долгъ, работая съ утра до ночи и его хлбъ былъ пріобртаемъ честнымъ трудомъ; онъ благоденствовалъ, доставляя своей семь защиту и поддержку, и внося свою лепту въ благосостояніе націи. Но вслдствіе вроломнаго закона его домъ былъ разрушенъ и стертъ съ лица земли. Молодому супругу были разставлены сти, его заклеймили и отправили къ морю. Жена ничего не знала. Она стала его искать везд, она тронула самыя жестокія сердца своими мольбами и слезами, своимъ краснорчивымъ отчаяніемъ. Проходили недли, она подстерегала мужа, ожидала, надялась и ея умъ положительно мутился подъ бременемъ такого несчастія. Мало по малу она продала все, что у ней было, для того, чтобы кое-какъ прокормиться. Но когда наступилъ срокъ платы за ферму, и она не могла отдать денегъ, то ее выгнали за дверь. Она стала просить милостыню, пока у нея хватало силы; наконецъ, когда она изголодалась и у ней не стало молока для кормленія ребенка, она украла холщевое платье, которое стоило всего четверть цента, думая продать его и этимъ спасти ребенка; но ее увидалъ тотъ, кому принадлежало это платье. Ее арестовали, посадили въ тюрьму и предали суду. Человкъ, которому принадлежало платье, засвидтельствовалъ фактъ кражи. Въ ея защиту была разсказана ея грустная повсть. Затмъ ей позволили говорить и самой; она объяснила, что украла платье только потому, что вслдствіе перенесенныхъ ею несчастій ея умъ совершенно помутился и она ршительно не могла отличить хорошее отъ дурного, сознавая только одно чувство — чувство страшнаго голода! Вс были тронуты ея разсказомъ и была минута, когда хотли даровать ей милость, простить ее, въ виду ея молодости и одиночества и ея дло вполн достойно состраданія; законъ отнялъ отъ нея ея опору и защиту, а это-то и было единственною причиною ея преступленія; но одно изъ должностныхъ лицъ замтило, что даже если все это и была правда и вполн достойно состраданія, то все же теперь развелось столько мелкихъ кражъ, что если ихъ прощать, то это можетъ угрожать опасностью собственности и потому эта женщина должна нести кару, достойную ея преступленія.

Когда судья накинулъ черный капюшонъ, то человкъ, у котораго была совершена кража, всталъ, дрожа всмъ тломъ, съ искривившимся ртомъ и съ срымъ, какъ пепелъ, лицомъ, а когда судья произнесъ роковыя слова, то онъ въ ужас закричалъ, какъ полуумный:

— О, бдное дитя, бдное дитя! Я не зналъ, что теб за это будетъ смерть.

Сказавъ это, онъ упалъ, какъ срубленное дерево; когда же его привели въ чувство, то онъ лишился разсудка и прежде захожденія солнца онъ лишилъ себя жизни. Хорошій человкъ, у котораго было справедливое сердце; теперь если прибавить это самоубійство къ тому убійству, которое будетъ совершено здсь, то виновниками этого являются правители и жестокіе законы Британіи. Теперь наступило время, дитя мое; позволь мн помолиться надъ тобою не за тебя, бдное, ни въ чемъ неповинное сердце, но за тхъ, которые виновны въ твоемъ раззореніи и въ твоей смерти, имъ боле необходима молитва.

Посл молитвы патера на шею молодой женщины накинули петлю и трудно было затянуть узелъ, потому что все время она ласкала своего ребенка, цлуя его, прижимая его къ своему лицу и къ своей груди, обливая его слезами; стонала и кричала, а ребенокъ улыбался, трясъ ножками, воображая, что съ нимъ играютъ. Даже палачъ не могъ вынести этой сцены и отвернулся въ сторону. Когда все уже было готово, то патеръ ласково и нжно взялъ ребенка изъ рукъ матери и быстро отошелъ, но она всплеснула руками и, дико вскрикнувъ, прыгнула было къ нему; но веревка и помощникъ шерифа удержали ее; тогда она бросилась на колни и, протянувъ руки, воскликнула:

— О, еще одинъ поцлуй!.. Боже мой, одинъ только поцлуй!.. Этого проситъ умирающая!..

И ей это было дозволено; она еще разъ крпко поцловала ребенка и, казалось, готова была задушить его въ своихъ объятіяхъ. Когда же патеръ отошелъ съ ребенкомъ, то она опять воскликнула:

— О, дитя мое! Дорогой мой! Онъ умретъ!.. У него нтъ ни дома, ни отца, ни друзей, ни матери!..

— Я замню ему все, пока не умру, — сказалъ добрый патеръ.

О, если бы вы могли видть ея лицо! Благодарность? но разв найдутся слова для выраженія этого? Она бросила на патера такой взглядъ, въ которомъ выражалось все; этотъ взглядъ былъ огонь. Затмъ она перевела этотъ же взглядъ на небо, гд все принадлежитъ Богу.

ГЛАВА XII. Встрча въ темнот.