Япония в меняющемся мире

На рубеже 1940-х и 1950-х годов подобные определения были общим местом в японской историографии. Говоря в 1946-1947 гг.

О «японском фашизме», Маруяма однако разграничивал фашизм как государственную структуру и фашизм как политическое движение и идеологию, подчеркивая, что применительно к Японии речь идет только о втором (4, 260, 271).Апеллируя к событиям, уже ставшим «историей», но происходившим на его глазах и на глазах его слушателей и читателей, Маруяма предложил следующую периодизацию «японского фашизма»: подготовительный период 1919-1931 гг., от конца мировой войны и оформления фашистского движения в Италии до «Маньчжурского инцидента»; период зрелости 1931-1936 ге, от «Маньчжурского инцидента» до военного мятежа 26-29 февраля 1936 г. в Токио, известного в японской историографии как «инцидент 26 февраля»; заключительный период 1936-1945 гг., от «инцидента 26 февраля» до конца второй мировой войны (4, 262-263). Первый он характеризовал как период радикального правого, националистического движения в обществе (т.е. в не-военной среде); второй как зрелый период радикального фашизма, захватившего армию; третий как период открытого союза армии — главного и самого влиятельного сторонника фашистских идей 一 с правящей придворно-бюрократической элитой, с одной стороны, и с монополистическим капиталом и политическими партиями, с другой. Влияние марксизма здесь налицо.

Приравнивая друг к другу «японский фашизм» и «ультранационализм», Маруяма отмечал отсутствие позитивной программы реформ у националистических организаций традиционалистской ориентации, например у Кокурюкай (Общество реки Амур), Сэк-кабосидан (Антибольшевистская лига) и Кокухонся (Общество государственных основ), и называл их реакционными не-фашист-скими образованиями, подчеркивая, что фашистская идеология все же предполагает некое изменение status quo. Однако он, как и большинство леволиберальных и коммунистических критиков, категорически отказывал «японскому фашизму» в праве на «революционность», говоря о «фашистской эволюции» в противоположность «фашистской революции», точнее контрреволюции, т.е. не-эволюционнму процессу, в Италии и Германии (4, 304-305). Маруяма определял происхождение японского фашизма «сверху» как главное его отличие от итальянского фашизма и германского

национал-социализма (принципиальных различий между ними он тогда не видел или, по крайней мере, не делал в своих работах), появившихся «снизу», ヽ

Это тоже след влияния коминтерновских формул и руководствовавшейся ими советской историографии, видный представитель которой Е.М. Жуков писал в 1934 г.: «Фашизация Японии происходит не в форме перехода государственной власти в руки определенным образом сложившейся политической партии фашизма и не через создание диктатуры, опрокидывающей прежний государственный аппарат, а путем планомерного закрепления господствующей роли за наиболее реакционными и наиболее агрессивными элементами существующего государственного строя... Концентрация власти в руках максимально фашизированных элементов —военщины — может легко происходить в Японии в рамках легальности»¹³³.

Маруяма не только отрицал наличие в Японии «фашистской революции», но говорил о вызревании «фашистских элементов» внутри государственных структур (4, 304-305), что перекликалось с довоенными коминтерновскими «установками». Он утверждал: «Фашистское движение снизу полностью преобразовалось в фашизацию сверху» (4, 310). Отмечу, что в авторизованном английском переводе статьи выражение «фашизация» было заменено на «тоталитарные преобразования»¹³⁴. Таким образом, он давал четкий ответ на вопрос «Кто виноват?», указывая в первую очередь на армию, праворадикальные националистические политические круги и на поддерживавшую их правительственную бюрократию, а во вторую очередь — на монополистический капитал и весь политический режим в целом. Коммунисты подходили к вопросу об ответственности более решительно и более догматично, считая все слои и институты правящего класса, не исключая и императора, в равной степени виновными, в то время как постепенно складывавшаяся новая официальная историография стремилась отделить овец от козлищ, «умеренных», из среды которых вышли основные политические фигуры послевоенной Японии во главе с самим премьер-министром Ёсида Сигэру, от «милитаристов».

Маруяма занимал промежуточную позицию, последовательно выступая как леволиберальный критик послевоенного режима, но не солидаризуясь с жестким догматизмом коммунистов. Опираясь на идеи Маркса, Маруяма сближал его не с Лениным и Сталиным, а с Ласки и Расселом, показывая оппозиционно, но не догматически настроенной японской интеллигенции возможный выход из морального и интеллектуального тупика, из поразившего ее кризиса сознания и ценностей. Этими идеями проникнуты его многочисленные статьи послевоенных лет, знакомившие широкого японского читателя с европейской и американской либеральной политической и общественной мыслью.