Японская поэзия серебряного века

На земле глянцевитой пробились всходы бамбука.
Корешки бамбука прорастают в почве,
к кончикам утончаясь.
Вниз от корешков
тянутся, как дым,
пробиваются усики-ворсинки,
колышутся бесплотно.

Сквозь земную твердь бамбук, бамбук прорастает.

Острые побеги пробивают кору земную
и растут все выше буйно, неудержимо.
«Динь-динь, дзинь-дзинь» — коленца звенят, как льдинки.
Под синим небом бамбук, бамбук прорастает.
Бамбук, бамбук, бамбук прорастает.

Вид издали

В сумерки
весь Токио заполняется рабочим людом.
Потертые шапки маячат
на улицах, в переулках,
и в том квартале, и в этом, и в этом —
словно взрыхленная твердая почва. А копнуть поглубже —
добудешь фольгу от сигаретных пачек
весом не меньше пяти моммэ
да иссохшие останки фиалок.
От окрестностей квартала Фукагава
простирается вдаль вечерний город.
В печальном полумраке отблески поблекшего сердца
падают на лопату…

Унылая лунная ночь

Воришка-собака
воет на луну, что висит над зловонным молом.
Душа внимает настороженно.
Мрачными голосами
хор желтых дев поет
на темном парапете.

Почему всегда

мне кажется — сам я вою?
О собака!
Белая несчастная собака!..

Смерть лягушки

Лягушку убили.
Дети, став в кружок,
вскинули вверх ручонки,
вскинули милые ручки,
перепачканные кровью.
Вышла луна.
Человек стоит на пригорке.
У него под шляпой лицо человечье.

Пловец

Тело пловца вытягивается чуть наклонно.
Руки, смыкаясь впереди, загребают воду.
Сердце пловца прозрачно, словно медуза.
Глаза пловца слушают колокол дальний.
Душа пловца луну в воде созерцает.

Кошки

Две черные кошки
в тоскливую, мрачную ночь повстречались на крыше.
Хвосты трубой — прямо над хвостами
ниточкой в тумане повисший месяц.

«Мяу, прекрасный вечер!»

«Мяу, чудесный вечер!»
«Мур-р мяу, мур-р мяу, мур-р мяу».
«Мяу, хозяин этого дома болен».

Печальная личность