Японские сказания о войнах и мятежах

В двенадцатый день господин Левый министр был ещё жив, хоть и едва мог двигать глазами. Смог лишь произнести: «Повидать бы перед смертью господина Вступившего на Путь…» — и так печально было слышать это его челяди! Не чаяли они довезти его живым до Южной столицы, но надеялись хоть сообщить о нём Вступившему на Путь Великому министру господину Фукэ, чтобы он приехал повидаться. Уложили министра в повозку, как накануне, а когда выезжали из Сага, то перед Сякадо — Павильоном Шакьямуни навстречу им вышла толпа монахов. Братия остановила повозку и отобрала у них множество вещей, и пошли они дальше к Умэдзу, там взяли две лодчонки, расплатились за них одеждой-катабира, привязали лодки одну к другой, нарезали веток и поплыли вниз по течению, как будто бы перевозили дрова. Когда смеркалось, прибыли они к низовьям реки Камо[279].

Уложили министра в повозку и пошли к Умэдзу, там взяли две лодчонки, расплатились за них одеждой, привязали лодки одну к другой, нарезали веток и поплыли вниз по течению, как будто бы перевозили дрова.

Утром тринадцатого дня они поплыли по реке Кодзу до леса Хахасо, и младший чиновник архивного управления Тосинари отправился к господину Фукэ и передал:

— Мы привезли господина Левого министра, он желает с вами увидеться и умереть на ваших глазах.

— Нет, не смогу я смотреть на него! — отвечал тот, едва сдерживая чувства. Хотелось ему со всех ног бежать проведать сына, но, сражённый горем, он говорил:

— Зачем ему нужно меня видеть? Я видеть его не хочу. Слушай, Тосинари, бывало ли, чтоб такой человек, как глава рода, оказался мишенью для вражеских стрел? Что мне толку встречаться с этим бессчастным? Пусть бежит туда, где его не увидят глаза и не услышат уши! — сказал он так и залился слезами. Вправду ли он так думал? Даже слышать об этом печально.

Тосинари побежал назад и передал Левому министру эти слова, а тот понурился и побледнел, надкусил себе язык так, что изо рта пошла кровь. Трудно представить, сколь тяжело у него было на сердце и как страшно.

Так не осталось у них места, куда податься, и позабыли они, где восток и где запад. Послали к настоятелю Сэнгаку, но тот был в отъезде. Послали в Сосновую келью — Мацумуро, где жил «овладевший знанием»[280] Гэнкэн, тот поспешил прийти, уложил министра в паланкин и привёз его в Южную столицу. Келья Гэнкэна была в глубине монастыря, а потому, опасаясь людских глаз, поместил он министра в маленькой хижине неподалёку, всячески его опекал и хотел накормить жидкой кашей, но тот не мог проглотить ни росинки. Больно было Гэнкэну смотреть на него, он подошёл к его изголовью и громко сказал:

— Здесь Гэнкэн! Взгляните на меня, господин! — но тот лишь кивнул, и не видно было, чтоб он замечал что-либо вокруг. В хижину поместили его в час Петуха четырнадцатого дня седьмой луны, а в час Лошади того же дня его не стало. Гэнкэн и прочие могли лишь предаваться печали. Оставить там тело они не могли и, как стемнело, скрываясь, предали тело земле на кладбище Равнина Праджни — Ханняно, и, рыдая, разошлись по домам.

Цунэнори, похоронив господина, постригся в монахи и пришёл к господину Вступившему на Путь министру. Плача, рассказал он ему о смерти сына, Левого министра, а тот прижимал рукав к лицу и не в силах был вымолвить что-либо из-за душивших его слёз. Потом он подозвал Цунэнори:

— Подойди поближе! Как он умер? Не хотел ли что передать? Я уже стар и не смог помочь своему сыну. О чём ещё мне оставалось заботиться в этом мире? Но не пошёл повидать его, пока он был ещё жив, и вот он умер. Должно было ему умереть, положив голову мне на колени, и как горестно мне, что с тем, кто умер, уж нельзя повстречаться! Как жаль — хотел я увидеть, как он станет регентом или канцлером и будет вершить делами Поднебесной. И зачем же живу я так долго на этом свете! Вместо его процветания вижу я, как всё обернулось… — промолвил он и заплакал. Как же, должно быть, грустил он!

Он продолжал: